– Дозвонился?

      – Ага. Завтра поеду.

      – Ну-ну, – Травмированный смотрел на меня строго.

      – Шур, – сменил я тему. – Что это за старшеклассница там, на вышке?

      – Катя? – глаза Травмированного вдруг покрылись теплой мечтательной поволокой, а на полноватых губах появилась отцовская улыбка. – Что она говорила?

      – Ничего не говорила. Хорошая девушка. Скромная.

      – Держись от нее подальше, – миролюбиво сказал Травмированный. – А то знаю я вас.

      – Она там работает?

      – Папа ее работает. А она ему обеды носит.

      – Красная Шапочка прямо.

      – Что?

      – Ничего.

      – Герман, – вдруг спросил Травмированный. – Ты кем работаешь?

      – Независимым экспертом, – ответил я.

      – И что ты делаешь?

      – Как тебе сказать? Ничего.

      – Знаешь, Герман, – посмотрел на меня Травмированный. – Я тебе не верю. Ты уж извини, но я тебе скажу, как думаю.

      – Валяй.

      – Не верю я тебе, короче. Бросишь ты нас. Потому что тебе все это на хуй не нужно. И Коче тоже на хуй не нужно. Ты даже не знаешь, чем ты занимаешься. Вот брат твой – он совсем другой.

      – Ну, так чего ж он уехал?

      – Какая разница?

      – Большая разница. Кто это приезжал, на джипе?

      – Боишься?

      – Чего мне бояться?

      – Боишься-боишься, я же вижу. И Коча их боится. И все боятся. А вот брат твой не боялся.

      – Да что ты заладил – брат-брат!

      – Ладно, не злись, – Травмированный накинул куртку и вернулся к работе. Запустил какую-то машину. Сразу же заложило уши.

      – Шура! – крикнул я ему. Он остановился и посмотрел на меня, машины при этом не выключая. – Я не боюсь. Чего мне бояться? Просто у вас своя жизнь, а у меня – своя.

      Травмированный в знак согласия кивнул головой. Может, он меня не услышал.

      Вечером Шура молча со всеми попрощался и уехал домой. Коча так и сидел на катапульте, покрытый оранжево-синей вечерней пылью, находясь в каком-то странном полусонном состоянии, из которого его не вывели ни отъезд Травмированного, ни регулярные требования водителей фур заправить их. Травмированный показал мне, как работает колонка, и я, как сумел, закачал бензин в три нечеловеческих размеров грузовика, похожих на тяжелых уставших ящериц. Солнце садилось где-то по ту сторону трассы, и сумерки распускались в воздухе, как подсолнухи. Вместе с сумерками оживал Коча. Где-то около девяти он встал, закрыл будку на замок и устало побрел на задворки. Тяжело вздыхая, озабоченно покрутился возле кабины, в которой я спал прошлой ночью, и, протиснувшись внутрь, разлегся на кресле водителя, вытянув ноги через разбитое стекло. Я залез вслед за ним, сел рядом. Долина внизу погружалась во тьму. На востоке небо уже покрывалось тусклой мглой, а с запада, прямо над нашими головами, по всей долине разливались красные огни, возвещая о скором приближении ночи. От реки поднимался туман, скрывая в себе маленькие фигурки рыбаков и ближние дома, вытекая