Свое время. Яна Дубинянская
Читать онлайн книгу.
людей, гораздо больше, чем она рассчитывала. До четвертого ряда (не считая первого, на первый никто никогда не садится) зал был практически полон, дальше редел, превращаясь в звездную россыпь – и вправду звездную, она увидела и Берштейна, и Скуркиса, и Красоткина с Машенькой: у них у самих скоро чтения в кафе; люди всегда садятся на задние ряды, если не уверены, что досидят до конца. В кафе она, хоть ей тоже предлагали, не захотела читать: какие-то посторонние посетители будут есть, пить, подзывать официанток… А когда им с девочками дали целый зал на сто с чем-то мест, страшно разволновалась, не спала полночи, выпила таблетку. Но люди пришли. И слава богу.
Стиснула в пальцах зеленую бусину, талисман; перед публичными выступлениями руки всегда начинали дрожать, но это постепенно пройдет. Выпрямила спину и взошла на сцену.
Сразу стихи. Она никогда не разговаривала с публикой перед стихами. Если непременно нужно о чем-то говорить – а сейчас было нужно: представить девочек, рассказать о будущем сборнике, – лучше потом.
Облако на рассвете
Полупрозрачно
Как ангельское крыло…
Зал затих. Так было всегда, как только Вера начинала читать, и этот первый миг тишины она любила больше всего. Сделала короткую паузу между строчками – для себя, чтобы услышать.
Закончила и мгновенно, без нарочитого зазора на аплодисменты – пара всплесков жидких вежливых хлопков убивают живое звучание стиха вернее, чем выстрелы – начала следующее, раскатистое, гортанное:
В попранном величии простерлись передо мной
Гордые руины Времени…
Теперь она уже была спокойна, вошла в ритм, поймала волну и могла как следует рассмотреть зал. Во втором ряду девочки: Таня заложила пальцем тоненький сборничек с ее юной фотографией на четвертой стороне обложки, Люся теребит машинально стопку распечаток, Аглая прикрыла глаза, и не поймешь, слушает ли она или проговаривает про себя напоследок собственный текст. А Катя вроде бы и не волнуется, ей незачем, она такая красивая, худенькая и совсем молодая… Тридцать шесть, тридцать семь? Говорят, сам Берштейн к ней неравнодушен, даже написал рекомендацию в Союз – люди во всем видят основание для сплетен, а ведь у Кати по-настоящему хорошие стихи.
Незнакомых лиц в зале не было. Конечно, не всех Вера могла бы назвать поименно, однако в каждом обращенном к ней взгляде неуловимо мерцала прозрачная тень узнавания, незримые, словно давно разошедшиеся круги на воде, следы прежних пересечений, контрапунктов, встреч. Иногда Вере казалось, что весь мир населен несколькими десятками – до сотни – так или иначе знакомых, повязанных между собой, косвенно близких людей. А все остальные, не встроенные в их тонкую перламутровую сеть, не имели ни лиц, ни значения, ни отдельных жизней. Толпа на улице, в автобусе, в метро; соседи по лестничной клетке или сослуживцы на бывшей работе воспринимались всего лишь осколками толпы, столь же безликими. Они существовали как данность, и, конечно, было бы нелепо и немилосердно желать, чтобы они куда-то исчезли, чтобы их вовсе не было. Но к значимым сферам