Настал черёмуховый май.

      Цветут тюльпан, нарцисс, фиалка.

      Свет жизни льётся через край, –

      Цвести готова даже палка.

      Как хризолитна в парке сныть!

      Берёзки светятся в серёжках.

      Отрадно с другом мне бродить

      По старым парковым дорожкам.

      И вдруг – хлопок! И крыльев взмах!

      Стрелял в ворону «добрый» дядя.

      На наше «Ох!» и наше «Ах!»

      Плевал тот дядя, в «мушку» глядя.

      Он выстрелил в ворону-цель

      (из пневмопушки иль мушкета?).

      И вздрогнула от страха ель,

      Услышав «смерть» из пистолета.

      Он был немолод, даже сед,

      Но с выправкой легкоатлета,

      Он даже, кажется, сосед

      Ближайших этажей и клеток.

      Померкла вдруг моя весна.

      Упало сердце, будто в шахту.

      Кричали птицы, ель, сосна,

      И дядя вдруг покинул «вахту».

      Ему я крикнула вослед:

      За что её? Она – ЖИВАЯ!

      «Мы все живые», – он в ответ

      Отлаял, как сторожевая.

      Как объяснить ему, в летах,

      Что так нельзя, ворона – Божья!

      И что не нам дано решать,

      Кому не жить. Себе дороже

      И нервам обойдётся речь.

      Что говорить? – Она – жи-ва-я!!

      Свою-то душу уберечь,

      И то от смерти не желаем.