Эльжбета Донотек, женщина на вид неполных двадцати лет, имела волосы цвета льна и голубые, как у незабудки, глаза. Она была бы необычайно красивой, если бы не обстоятельства. Ибо была она женщиной в гуситских войсках, женщиной переходов, отступлений, побед, поражений, жары, холодов и слякоти. И непрерывного изнуряющего труда. И выглядела, как и все остальные. Одевалась во что попало, лишь бы понадежней, светлые волосы прятала под серым толстым платком, а ладони имела красные от холода и потрескавшиеся от влаги. И при всем этом, о чудо, лучилось от нее что-то, что можно было бы назвать достоинством. Самоуважением. что-то, что просилось на ум и язык как das ewig Weibliche.[67]

      Рейневан пришел к выводу, что фамилию уже он слышал. Но женщину видел впервые.

      – Ты делала гейтману компрессы? Из чего?

      Эльжбета Донотек подняла на него глаза незабудок.

      – Из тертого лука, – ответила она тихо. – И из растолоченых березовых почек…

      – Ты что-то понимаешь в лечении? И в зелье?

      – Что там понимать… То, что любая баба в селе знает. Да и не помогли ничем те компрессы…

      – Неправда, помогли, – возразил он. – Причем много. Теперь снова ему поможешь. После снятия повязки на рану надо будет прикладывать клейстер из семян льна. Хотя сейчас весна, но на болотцах уже должна быть ряска. Делай компрессы из выдавленного сока. Попеременно: раз клейстер, раз ряска.

      – Хорошо, паныч Рейневан.

      – Ты знаешь меня?

      – Слышала, как о вас говорили. Бабы говорили.

      – Обо мне?

      – Два года тому… – Эльжбета Донотек отвела глаза, но только на минуту. – Во время рейда на Силезию. В городе Злоторыя. В приходской церкви.

      – Ну?

      – Вы с друзьями не позволили обидеть Богородицу.

      – Ах, об этом… – удивился он. – Неужели это происшествие приобрело такую известность?

      Она долго смотрела на него. Молчала.

      – Это происшествие, – ответила она наконец, медленно выговаривая слова, – произошло. И только это важно.