Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа. Альберик Д'Ардивилье
Читать онлайн книгу.
знаток лесов Мичигана и индейской культуры, в частности индейцев оджибве, Кларенс с раннего возраста научил сына сложному искусству охоты и рыбалки. Когда Эрнест на десятый день рождения получил свое первое ружье, отец подарил ему всего три патрона. Таким образом, он показал ему, что каждый выстрел должен быть исключительно точным, наверняка, чтобы не калечить животное. Кроме того, от отца Эрнест научился определять места скопления форели, как правильно закидывать удочку, как насадить муху, как подготовить лагерь, разжечь костер, поставить палатку. Короче, он научился от него всему, что десятилетний мальчик мог бы только мечтать получить от отца.
В книге «Отцы и дети»[6], через пять лет после самоубийства отца, Хемингуэй написал: «Пока еще Ник не мог писать об отце, но собирался когда-нибудь написать, а сейчас перепелиная охота заставила его вспомнить отца, каким тот был в детские годы Ника, до сих пор благодарного отцу за две вещи: охоту и рыбную ловлю […] Эта страсть никогда не теряла силы, и Ник до сих пор был благодарен отцу за то, что он пробудил ее в нем».
Дальше Ник в этой книге признается, что после пятнадцати лет у него не осталось ничего общего с отцом. Именно в этом возрасте Хемингуэй и сам увидел слабость того, кто был «как большинство сентиментальных людей, жесток и беззащитен в одно и то же время». Образ отца был тем самым испорчен с подросткового возраста: Кларенс, очевидно, перестал быть героем первых лет, исключительным стрелком и знатоком леса, а оказался существом слабым, порабощенным женщиной, «с которой у него было не больше общего, чем у койота с белым пуделем».
Самоубийство Кларенса завершило уничтожение идеализированного образа отца. Хемингуэй оказался достаточно трезвым, чтобы сказать устами Роберта Джордана из романа «По ком звонит колокол» (1938): «Я никогда не забуду, как мне было гадко первое время. Я знал, что он cobarde. A ну-ка, скажи это на английском языке. Трус. Когда скажешь, сразу становится легче, и вообще ни к чему подыскивать иностранное слово для сукина сына. Нет, он не был сукиным сыном. Он был просто трус, а это самое большое несчастье, какое может выпасть на долю человека. Потому что, не будь он трусом, он не сдался бы перед этой женщиной и не позволил бы ей заклевать себя».
Воспоминания об отце выбивали его из колеи, «он понимал своего отца, и прощал ему все, и жалел его, но чувство стыда в себе побороть не мог».
В школе Эрнест был неплохим учеником. Но в гораздо большей степени, чем успехами в учебе, его годы в средней школе Оук-Парка были отмечены первыми шагами в писательстве. В литературном журнале лицея «Табула» он опубликовал свои первые рассказы, в том числе «Суд Маниту». Кроме того, Эрнест входил в состав редколлегии газеты «Трапеция», куда он каждую неделю писал стихи и спортивные репортажи, выдержанные в сатирическом стиле Ринга Ларднера[7]. В дополнение к этим первым литературным эссе Хемингуэй очень много читал, практически заглатывая книги целиком. Шекспира для начала, потом – Диккенса, Стивенсона. А еще – «Следы африканской
Hemingway. Nouvelles completes. Quarto Gallimard, 1999. Р. 622.