Дождь для Данаи (сборник). Александр Иличевский
Читать онлайн книгу.
всполохами порхания.
И тогда я брал из дому огромную, как тетрадный лист, лупу.
Надо сказать, что почему-то у меня всегда был образ идеальной сирени. Он не был чем-то выдающимся, но он был необходим как внутренний вызов идее цвета – и я воображал себе нечто лилово-кипенное, как грозовое облако сверху, если смотреть из солнца. И вот когда я наводил на сирень лупу, мне казалось, что, собирая стеклом лучи, я приближаюсь к идеальному зрению – и вот эта возвышенность неким образом позволяла мне охотиться на бабочек. Я подносил руку к веточке сирени – и линза, скрутив свет, выкатывала мне в глаза миры, составленные чешуйчатыми разводами бабочкиных крыльев.
Особенно мне нравились «парусники». Формой сложенных крыльев в самом деле напоминая стаксель, они были уникальны вовсе не узором, а ровным цветовым рельефом, который, открываясь во вздыбленных силой линзы полях, завораживал меня на бесконечные мгновения, словно был цветом благодати, наполнявшей темь материнской утробы.
Разглядывание затягивало меня с головой. В то время как прочие по наказу взрослых собирали бабочек в трехлитровые банки, кишевшие упругим под ладонью трепыханием, дымившиеся над горлышком стряхиваемой пыльцой, – я занимался куда как более гуманным уничтожением поколения гусениц, ежегодно грозящего сирени.
Удовлетворившись визионерским путешествием, я медленно, точным, как у бильярдиста, движением, отводил руку и, сжав солнце фокусом на крылышке, навсегда запоминал, как темнела, коричневела, чернела – и вдруг подергивалась седой прядкой страница «Вазир-мухтара», как вспыхивало прозрачным лоскутом оранжевое пламя, как слова, вдруг налившись по буквам синеватым отливом, гасли непоправимо одно за другим – словно дни сотворения мира.
Laburnum Anagyroides[1]
Золотым дождем в Данаю понятно кто изливался.
Следовательно, что дождь есть высшее семя – важно.
Конечно, самое живописное в дожде – облака. От них глаз не оторвать, поскольку помимо величия – текучи. Наглядны в становлении. Что едва ли не единственное артикулируемое свойство красоты. И любви.
К статичной вещи – чувств никаких. Это точно.
В литературе дождь – провал, ничего выдающегося.
Во время дождя в словесности, как правило, ничего не происходит: дождь в ней – жест, прерывание.
Или – повод для смены действий. За исключением, конечно, повести «Степь».
Но жизнь, в лучшем случае, не литература. Так что вот неполный перечень.
а) Невероятный град на Москве-реке, под Суворово: в кровь разбитое темя у Ромки, дырки – бах, бах – в рубахах, которыми укрываемся на бегу, ломясь через заросли ежевики под Афанасьевский мост, локти уже в синяках, от битья и царапин слезы; по всей реке – оглушенные мальки, верхоплавки густой серебряной россыпью несомы булькающим под градинами теченьем.
б) Предгрозовой смерч в Шильково, выходим из леса: полет садовых крыш, сараев, автобусной остановки, опорожненный пруд с карасями (потом по полю
Золотой дождь (