Обедаем. Лиза сползает со своего стула, тащит его к холодильнику и снова вскарабкивается на него.

      – Ты куда это, Лизанька? – спрашиваю я.

      – Сейчас, сейчас… – торопливо отвечает она и, уцепившись за край дверцы, тянется на цыпочках.

      – А-а! – говорит разочарованно, – эко лук! А я-ко гумала, кук шко-нибуг такое…

      – Какое?

      – Такое! С’аденькое!

      Капризничает, надула губки:

      – А почиму так мало?

      – Лиза! – с упрёком говорит Олечка. – Как тебе не стыдно!

      – А кибе бо-ольхэ… – уже плача, отвечает Лизанька.

      – Ну, так что ж, что больше? Я же больше тебя.

      – Га-а… ма-ало!

      – Какая нехорошая, жадная девочка! – в сердцах говорит маминька.

      – Не давай ей совсем ничего, – строго говорю я.

      Лизанька недоверчиво, сквозь слёзы, смотрит на меня. Я качаю головой:

      – Словно ты не наша девочка…

      С рыданием:

      – Ваха!

      Позавчера к вечеру вдруг похолодало, поднялся ветер, закружила метель, и нынче Лизанька выходила погулять уже с лопаточкой – покопаться в снегу.

      У Олечки окончательно пропало молоко.

      Щёчки у Иванушки по-прежнему пылают диатезным румянцем и шершавы на ощуп – чешет он их отчаянно.

      Вечером моих «именин» (утром я причащался) появился о. Иоанн – приятное завершение торжественного дня. Я угостил его венгерским вермутом (утром мне его подарила матушка). Провожал я батюшку в начинающуюся метель.

      Звонил Маше: она печальна – Юра уехал вновь; на это раз не только уволился со всех своих работ, но и выписался. Прямо горе. И Катенька у них простыла, гриппует.

      Написал письмо Чугунову – в Москву (они хотят приехать к нам на Казанскую):

      «Жизнь наша беспорядочна по-прежнему; времени хватает только на самое необходимое; читаю и пишу урывками и украдкою. Размышляю, покоряюсь и тревожусь – то ли Богу угодно сие, дабы не развеличалось до небес моё высокоумие („таков, Фелица, я развратен”), то ли лень моя и мечтательность, давняя губительница, окрадывают, злорадуясь, дни мои, беспечные и праздные.

      Редко покидаю дом без Лизаньки. То на молочную кухню, то в учреждение какое, то в библиотеку, то с визитом к знакомым – маленькая девочка топочет со мною, ухватясь за палец. Я привык к этому и уже скучаю и теряюсь без неё в толпе.

      Вчера вечером шли с нею тёмною и пустынною улицей. Она всё лепетала, но вдруг сказала:

      – А мне н’авится, кага тихо… – и замолчала. И мы долго