У всех у нас, кто окончил когда-то речное училище в Горьком, молодость отшумела по рекам. И прежде всего на Волге. Было совсем не важно, в каком городе, в каком порту ты проснулся: на Волге – значит дома. Волга была для нас как Свердловка для курсанта Речного училища, особенно она стала «домашней» после последней полугодовой практики, когда мы разъехались по многим портам и пристаням Советского Союза от Сахалина и Амура до Калининграда и Днепра.

      Реки различны, но в чём-то удивительно похожи. И жизнь и работа на них схожи. Только вначале всё ново и восхитительно на реке. Потом привыкаешь, потом становится скучно, а потом – безразлично.

      А что сейчас? А и теперь никакое плавание, никакие события на реке уже не вызывают больших эмоций во мне – просто деловое разумное отношение ко всему, будто до сих пор работаю на реке.

      15

      Давно было. Лет тридцать пять прошло. Тогда ещё и Волга не вся была сплошным застойным морем. Шли мы из Унжи в Волгу, а по ней до Казани, с плотом. Плот большой, полный – почти в четверть километра; нас, плотовщиков, двое. Тесовая будочка у нас с сеном, как шалаш посреди плота; на дерновине, брошенной недалеко от шалаша, дымит костерок под чёрным чайником. Живём. Уже пятый день плывём, привыкли. На рассвете прошли город Горький: пустынная чкаловская лестница, зелёный откос – всё спит.

      А мы спали больше днём, чем ночью – отогревались под солнышком, потому что ночами было уже холодно и нас «пробирало» на хилой подстилке под летними одеялами.

      Где-то возле Чебоксар я проснулся среди ночи от холода. Чуть светало, был слабый туманец, я почуял запах, свежего сена с лугов и пошёл на край плота. А подходя, услышал, как журчит, ревёт вода: плот всей пластушиной навалился на каменистый берег, и кусты были совсем рядом. Мы еле двигались. Глянув на ходовые огни буксира, я понял, что он работает чуть ли не поперёк реки. Это была почти авария: вода шла уже поверх брёвен. Я застыл в нерешительности. Была минута какого-то перелома, как поворот судьбы, я тупо глядел в брёвна, ждал, и вот плот стал растягиваться, напрягаться, все зашевелилось, заскрипело – и мы начали медленно отваливать от берега… Но «брюхо» плота зацепилось за каменистую гребёнку на дне – и пошли играть все брёвна как спички под дресвяной скрип и скрежет. Всё перекорёжило, тросы натянулись до звона, пучки брёвен расплющились, иные вздымались бугром. Я не знал, куда бежать: не было бревна, которое бы не оседало в воду или не лезло вверх. Как при землетрясении я был совершенно растерян.

      Так со скрипом перебрало, перетряхнуло весь плот, он вытянулся, потерял привычную строгость и стройность, посреди него зазияли водные дыры, фонари упали… Тогда и подумалось мне: вот так же и на Земле мы живём: привыкли к размеренному распорядку, к твёрдости и незыблемости почвы под ногами. А вдруг однажды задрожит, зашевелится вся твердь, скроется солнце, потеряют воды свои берега… И что тогда сможет сделать