Мама, что ты знаешь о ней?

      Ничего.

      Только имя ее.

      Только и всего.

      Что ты знаешь,

      заранее обвиня

      ее в самых ужасных грехах земли?

      Только сплетни,

      которые в дом приползли,

      на два месяца опередив меня.

      Приползли.

      Угол выбрали потемней.

      Нашептали и стали, злорадствуя, ждать:

      чем, мол, встретит сыночка

      родная мать?

      Как, мол, этот сыночек ответит ей?

      Тихо шепчут они:

      – Дыму нет без огня.

      Причитают:

      – С такою семья – не семья.

      Подхихикивают…

      Но послушай меня,

      беспокойная мама моя.

      Разве можешь ты мне сказать:

      не пиши?

      Разве можешь ты мне сказать?:

      не дыши?

      Разве можешь ты мне сказать:

      не живи?

      Так зачем говоришь:

      «Людей не смеши»,

      говоришь:

      «Придет еще время любви»?

      Мама, милая!

      Это все не пустяк!

      И ломлюсь не в открытые двери я,

      потому что знаю:

      принято так

      говорить своим сыновьям, —

      говорить:

      «Ты думай пока не о том», —

      говорить:

      «Подожди еще несколько лет,

      настоящее самое будет потом…»

      Что же, может, и так…

      Ну, а если – нет?

      Ну, а если,

      решив переждать года,

      сердцу я солгу и, себе на беду,

      мимо самого светлого счастья пройду, —

      что тогда?..

      Я любовь такую искал,

      чтоб —

      всего сильней!

      Я тебе никогда не лгал!

      Ты ведь верила мне.

      Я скрывать и теперь ничего не хочу.

      Мама, слезы утри,

      печали развей —

      я за это жизнью своей заплачу.

      Но поверь, —

      я очень прошу! —

      поверь

      в ту, которая в жизнь мою светом вошла,

      стала воздухом мне,

      позвала к перу,

      в ту, что сердце так бережно в руки взяла,

      как отцы новорожденных только берут.