– А тебе он на що? Геть отседа! – Солоха недолюбливала молодого человека, никогда не скрывая своего неприятия их дружбы с её сыном, а потому возмущённо продолжила: – От дурень так дурень! Плечи шире, чем бричка у заседателя, а ума Бог дал не более, як трезвому куму на именинах у свояченицы. Говоришь ему: он паныч, а ты хто?! Ты що, ровня ему чи как? Та щоб он гикнулся от своей учёбы, ты будешь мать слухать?! Щоб у вас обоих под глазом по пузырю с копну величиной набежало, у него пид левым, у тя пид правым! Щоб вас пчёлы в язык покусали! Щоб вин… ой лышенько, ох серденько боли-ить…

      Всё это и Николя, и Вакула слышали не раз и научились пропускать мимо ушей. Если дома друга не было, значит, он мог быть только в кузнице. Молодой гимназист пуще прежнего припустил вдоль околицы туда, где на самом отшибе стояла маленькая низкая хатка с кривой трубой и залихватски забекрененной крышей, на манер запорожских капелюх.

      Сквозь открытое оконце долетал весёлый перестук молотка и запах свежей краски. Мало кто не знал, что скромный кузнец балуется ещё и «малюванием», а от верного друга тем более никаких секретов не было. Да Николя и сам порой привозил ему разные картинки из Нежинска, по большей части всяких диковинных птиц или заморские цветы, беззастенчиво вырезанные из профессорских энциклопедий.

      – Га-а, кого бачим?! Яку учёну цацу до нашей хаты ветром донесло! – Вакула отложил молот и радостно обнял друга. – А ну, поворотитесь-ка, паныч. Экий важный вы стали, прям как из самого стольного Санкт-Петербургу!

      – Словно сто лет не видались, – с улыбкой подтвердил Николя, чуть морщась от боли, ибо кузнец гнул подковы, как гречневые блины. – А я вот с матушкой твоей поздороваться успел.

      – Ох, опять, поди, лаялась?

      – Вполне умеренно. – Николя пристроился задом на тёплую наковальню и, улыбаясь, спросил: – А что ж, Вакула, правду ли говорят на селе, будто бы твоя мать ведьма?

      – Брешут, сучьи бабы, – не очень уверенно откликнулся кузнец, припоминая, как под окнами Солохи поочерёдно трутся и местный дьяк, и степенный козак Чуб, и достойный запорожец Свербыгуз, который ежели начнёт расписывать истории, то все тока за животики хватаются, и даже порой, страшно подумать, сам сельский голова!

      А голова на селе это… о-го-го! Это сила и власть, почёт и уважение! Да и кто не мечтает стать головой? Пред ним именитые козаки ломят шапку, девушки при встрече щебечут «добридень!», и даже господин исправник