Закончив разговор с Хизер, я отправилась к новой пациентке – ее звали Франсин, ей было за семьдесят, и ее обнаружили разгуливающей по городу в ночной рубашке. У нее диагностировали старческую деменцию. Семьи у нее не было. С деменцией всегда непросто – мы мало что можем сделать для пациентов, и им приходится оставаться в больнице, пока не освободится место в доме престарелых. Они паникуют из-за провалов в памяти и часто пытаются сбежать. Франсин весь день бродила по палате, дергала дверь и умоляла нас отпустить ее. Она отказывалась от любых попыток утешить ее, и нам пришлось оставить ее одну, чтобы она постепенно успокоилась.

      Войдя к ней в палату, я спросила, знает ли она, почему оказалась в больнице. Франсин рассмеялась и сказала, что она путешествует, после чего ее лицо вдруг исказилось от боли и страха.

      – Почему я здесь? Можно мне домой?

      – Мисс Хендриксон, вы в больнице, потому что у вас возникли проблемы с памятью, – мягко сказала я. – Мы хотим вам помочь.

      Она в панике огляделась.

      – Я в больнице? – Потом ее глаза прояснились, она посмотрела на меня и печально спросила: – Я здесь навсегда, верно?

      – Вы здесь ненадолго, только пока мы сделаем несколько анализов.

      Она схватила меня за руку – на лице ее играла улыбка, глаза сверкали.

      – У меня была такая прекрасная жизнь! Я была художником, путешествовала по всему свету и писала картины. У меня были друзья во всех уголках мира. Со мной происходило столько удивительных историй…

      Из глаз ее хлынули слезы и побежали по морщинистому лицу.

      – Теперь у меня никого нет, – сказала она дрожащим и немного детским голосом. – У меня нет семьи. Никого. Я не знаю, где все. Где мои картины? Где мой дом? Я хочу домой! – Она разрыдалась. – Я ничего не помню.

      Глава 9

      Когда я была на втором курсе, психолог предложил мне обсудить с матерью и братом нашу жизнь в коммуне – возможно, они помогли бы мне прояснить некоторые воспоминания. Но эта попытка провалилась.

      Мать не любила вспоминать о коммуне – особенно, если нас слышал отец. Одним осенним утром мне все же удалось подловить ее в поле, она разбрасывала солому для лошадей. Лучи солнца уже согревали ночную росу, и над землей стоял пар. На матери была мешковатая отцовская куртка, волосы она убрала под старую ковбойскую шляпу, но даже в таком наряде она была красавицей.

      Я взяла грабли и начала ей помогать.

      – Мам, я хотела поговорить с тобой о коммуне.

      – Нет смысла ворошить прошлое, – ответила она, не отрываясь от работы.

      – Это важно. Я хожу к психологу по поводу клаустрофобии, и он считает, что со мной что-то случилось, пока мы там жили.

      Она остановилась и посмотрела на меня.

      – Ты о чем?

      Я давно переросла мать, но сейчас она выпрямилась и подбоченилась, и я заволновалась.

      – Что-то травматичное, из-за чего я теперь боюсь темноты