– Да ты законспирированный Казанова, милый мой синеглазый Михаэль, – говорила она после, закурив душистую сигаретку.

      – Она стояла за дверью, я точно помню.

      – Не пугай меня, ты о чем?

      – Я точно помню, как Матильда стояла за дверью дедушкиного кабинета.

      – Хорошо, хорошо, уговорил, давай я буду тебе подыгрывать и притворюсь ненормальной. Не надо мне объяснять, кто такая Матильда. Тут какая-то странная ассоциация с моим редким именем. По всей видимости, мы имеем дело с реминисценциями или конфабуляциями, я в этом разбираюсь как свинья в апельсинах. А как ты узнал, что эта загадочная Матильда стояла за дверями дедушкиного кабинета?

      – Я обратил внимание, что тонкий пучок света из-под двери разделен надвое. Это могли быть ее ноги.

      – Вот видишь, милый, я разбудила у тебя сексуальную фантазию, и ты сразу же вспомнил о другой. Неблагодарный! У нее аппетитные ноги?

      – Да, как у вас.

      – Спасибо за комплимент. Она подслушивала?

      – Да.

      – Какая коварная! А зачем?

      – Не знаю. Мы с дедом славно тогда надрались. Я пил мозельское, а дед «Дорнфельдер».

      – А чем закусывали? Пармской ветчиной?

      – Ну что вы. Пармская ветчина появляется в продаже только в декабре.

      – Правда? А я всегда полагала, что в цивилизованном мире не бывает дефицита продуктов.

      – Это не из-за дефицита. Ее же… не знаю, как это сказать, но точно помню, прямо ясно вижу, что на коробочке написано: «Прошутто ди Парма, оригинал Пармашинкен цвельф монат люфтгетрокен». Ее же не менее четырнадцати месяцев готовят. Нарезанная, она продается круглый год, а окороками или большими кусками – только в начале декабря. А мы закусывали шварцвальдской ветчиной. Она продается всегда.