Отгадай или умри. Григорий Симанович
Читать онлайн книгу.
чем спонсор послал.
В два ровно Фима вошел в приемную и немедленно был призван в кабинет. Малинин, человек с узким сухим лицом, чем-то смахивающий на Суслова, идеолога-инквизитора доперестроечных времен, не вставая и не поднимая взгляда от какой-то рукописи, жестом указал на кресло. Потом так же вслепую дважды ткнул в спикерфон и дважды буркнул «зайди», получив в ответ лишь одно «иду».
Король кроссвордов открыл было рот, чтобы начать монолог, но осекся – то ли от нерешительности, то ли по здравому суждению, что, мол, надо дождаться вызванных.
Фима догадался, кого дернул главный. Наверняка Буренина – он возглавлял отдел информации, развлекуха последней полосы тоже относилась к рубрикам отдела. С ним Фима был знаком, они явно симпатизировали друг другу. Но Буренин не откликнулся. Второй – Арсик, ответственный секретарь редакции. С ним Фима пару раз общался на отвлеченные темы, опять-таки держа почтительную дистанцию – все-таки редакционная номенклатура.
Арсик шел. Малинин продолжал молча изучать некий текст. Вдруг поднял взгляд, от которого на Фогеля повеяло ледяными ветрами российской истории, и тихо, но очень внятно прошипел: «С-сука…»
Фима был не готов. Он выстроил другую последовательность. Он намерен был сразу начать говорить, объяснять, ошарашивать собеседника мощным накалом фактов, доводов, эмоций. Он хотел тотчас предстать взбешенной жертвой, каковой, в сущности, и являлся.
Он упустил момент и был унижен, расстрелян в упор, даже не успев вылезти из окопа.
Однако Фима по целому ряду признаков оставался все-таки евреем. В людях этой маленькой, но популярной части народонаселения весьма распространена бешеная вспыльчивость особого рода. Она часто проявляется откуда ни возьмись у тихих, смиренных, глубоко интеллигентных особей в минуты, когда никто ничего подобного не ждет, а, напротив, готов дожать, добить, дотоптать полумертвого от страха иудея. Эта вспыльчивость есть, может быть, некая форма протеста скорее не против слов и действий обидчика, а против собственной же вековечной забитости, издревле унаследованного страха и испокон веков побеждавшего благоразумия.
Фогель выскочил из топкого кресла, перегнулся, опершись руками о стол, и, приблизив арбузно-пунцовое лицо вплотную к малининскому, заорал истошно, во всю мощь почти здоровых легких: «Сам сукаблядь, фашист паучий!»
Позже Фима мучительно недоумевал, с какого рожна он приплел к своему «ответу Чемберлену» столь витиеватое биолого-идеологическое определение. Но в тот момент контроль над собою полностью был потерян.
Глаза Малинина расширились, и он онемело застыл, глядя на этого взбесившегося очкарика, словно тот был коброй, сделавшей смертоносный выпад.
Не он один застыл. Свидетелем сцены и еще одной парализованной жертвой Фиминого экстатического бунта, бессмысленного, но неожиданно эффективного, оказался Евгений Арсик, успевший тихо открыть дверь и просочиться аккурат за секунду до бессмертной филиппики Фогеля.
Арсик