Мне здесь не место. Я знал это, еще когда поворачивал машину. Знаю и сейчас, проезжая мимо ее дома; знаю, совершая круг. Привычное действие: так я делаю пару раз в год, – но сегодня все иначе. Сам не понимаю, как здесь оказался; чувствую себя таким неприкаянным, что испытываю потребность хоть мельком бросить взгляд, прикоснуться хоть к крошечному мгновению той жизни. Возможно, даже остановиться, постучать в дверь – и спросить у Киры Гренджер, какого черта ее братья послали меня куда подальше.

      Ее дом угнездился между вересковой пустошью и Хай-стрит. Я паркуюсь в нескольких метрах от массивных ворот конюшни. Это дом, который едва ли когда-нибудь сможет себе позволить кто-либо из работающей братии; такой по средствам только денежным заправилам. Вокруг – маленький, но ухоженный садик. По обе стороны полированных дверей растут лавры.

      Меня колотит. Я закрываю глаза и представляю, как ступаю на изящную плитку, ведущую к главному входу. Поднимаю хромированный дверной молоток и дважды стучу. Она когда-то рассказывала, что молоток в форме головы единорога приобретен в антикварном магазинчике неподалеку. Мои глаза по-прежнему закрыты. Вот стучат ее каблуки, клацают по викторианскому кафелю в черно-белую клетку. Вот она открывает дверь. Пусть годы будут к ней добры. Несколько мелких морщинок в уголках глубоко посаженных голубых глаз – а в остальном она все такая же: черные прямые волосы, собранные в тугой пучок, обрамляют лицо – по-прежнему прекрасное. Она ведет меня в дом, заполненный звуками детского смеха. Этот дом совсем не похож на тот, в котором росли Бен и я, – но мы с Бет постарались создать похожий для Мег.

      Бет… Мег… Я моргаю и открываю глаза. Кладу голову на руль, ногтем большого пальца скребу посаженное на джинсы молочное пятно.

      Приоткрыв окно, вдыхаю воздух, которым пахнет улица. Последний взгляд – и я уезжаю, пообещав себе, что больше никогда…

      Звоню Тиму Гренджеру – уже который раз. Я твердо настроен выяснить, почему за особенно тяжелую полосу на рынках