Неужели в этом гоpоде нет ни одного человека,

      котоpый ждал бы меня?

      Неужели нет ни одного человека,

      который думал бы обо мне?

      Может быть на свете нет ничего?

      Я одинок и прохожу средь призраков остывших

      привычным шагом и завидую себе.

      Я прохожу особую школу одиночества:

      кто раньше сдаст – я или мир?

      Думаю, мир.

      Я в колыбели сижу,

      мир мне пытается глазки состроить,

      он меня принуждает уверовать только в него,

      он заставляет меня принять его жесткие ласки,

      он надрывается и хохочет

      и заставляет стать юродивыми меня

      и мою будущую жену.

      Толстый, уродливый, многоногий, красноречивый,

      к тебе мир, обращаюсь!

      Нет, не хочу принять твоих правил,

      хочу жить по своему, хочу себя жить.

      Кто сказал и когда, что необходимо принять правила мира,

      кто смирился первый?

      Я не могу смириться.

      Не хочу быть поэтом.

      Не могу жить обособленно от остальных!

      Я плачу, безумный,

      я стою на горе,

      смотрю вниз и вдаль —

      там море исчезает в ночном небе так, что не понятно, где оно.

      За спиной моей Луна в обличие месяца прячется постепенно за гору,

      словно бог какой сидит и, высунув палец, прячет вновь его.

      Вот я один, совсем один,

      как чистый лист бумаги,

      мысли проступают в голове;

      я вижу, что освещенный дворик,

      единственный светлый на весь город,

      напоминает причудливую маску,

      которая привалилась к колонне зала,

      над маской оплывает последняя свеча,

      карнавал окончен,

      и я, завоевав поцелуем право посмотреть на пустынный зал,

      смотрю и дышу тишиной и безликим небом

      и женщиной —

      она возле меня и ждет меня.

      И я сажусь на землю,

      кидаю женщину на колени

      и раздеваю её,

      и закрываю наши глаза её волосами,

      и отпугиваю её смущение,

      и перебираю её пальцы,

      и глажу губами её тело,

      и накрываю её тело своим;

      и вот мы в розовой воде,

      растворённые в ней,

      и дышим водой,

      и живём водой;

      и теперь я проникаю в глубь моей женщины,

      я вытесняю её,

      она умирает, вытесняя меня;