Ах, дверь не запирала я,

      Не зажигала свеч,

      Не знаешь, как, усталая,

      Я не решалась лечь

      Смотреть, как гаснут полосы

      В закатном мраке хвой,

      Пьянея звуком голоса,

      Похожего на твой.

      И знать, что все потеряно,

      Что жизнь – проклятый ад!

      О, я была уверена,

      Что ты придешь назад.

      Под навесом темной риги жарко,

      Я смеюсь, а в сердце злобно плачу.

      Старый друг бормочет мне: «Не каркай!

      Мы ль не встретим на пути удачу!»

      Но я другу старому не верю.

      Он смешной, незрячий и убогий,

      Он всю жизнь свою шагами мерил

      Длинные и скучные дороги.

      И звенит, звенит мой голос ломкий,

      Звонкий голос не узнавших счастья:

      «Ах, пусты дорожные котомки,

      А на завтра голод и ненастье!»

      Хорони, хорони меня, ветер!

      Родные мои не пришли,

      Надо мною блуждающий вечер

      И дыханье тихой земли.

      Я была, как и ты, свободной,

      Но я слишком хотела жить.

      Видишь, ветер, мой труп холодный,

      И некому руки сложить.

      Закрой эту черную рану

      Покровом вечерней тьмы

      И вели голубому туману

      Надо мною читать псалмы.

      Чтобы мне легко, одинокой,

      Отойти к последнему сну,

      Прошуми высокой осокой

      Про весну, про мою весну.

      Ты поверь, не змеиное острое жало,

      А тоска мою выпила кровь.

      В белом поле я тихою девушкой стала,

      Птичьим голосом кличу любовь.

      И давно мне закрыта дорога иная,

      Мой царевич в высоком кремле.

      Обману ли его, обману ли? – Не знаю!

      Только ложью живу на земле.

      Не забыть, как пришел он со мною проститься,

      Я не плакала: это судьба.

         Ворожу, чтоб царевичу ночью присниться,

         Но бессильна моя ворожба.

         Оттого ль его сон безмятежен и мирен,

         Что я здесь у закрытых ворот,

         Иль уже светлоокая, нежная Сирин

         Над царевичем песню поет?

      Муза-сестра заглянула в лицо,

      Взгляд