Предисловие писателя и друга Григория Розенберга

      Когда появились в СССР тексты Хемингуэя, первое, что сразило в них, это не тема, не позиция автора, а особый, знойный, пружинистый воздух внутри текстов, выстраивание характеров непривычными для советского читателя средствами, особыми взаимоотношениями между героем и читателем. Если я все воспринял адекватно, Вы выстраиваете текст теми же средствами. Лирический герой не столько рассказывает, описывает события, реакции других героев, сколько комментирует их внутренним монологом. А если он при этом еще и умен, наблюдателен, наделен отличным чувством юмора, то опосредованное изображение характеров и событий через эти комментарии выглядят особо притягательными. Реплики героев, их обработка в голове Лирического Героя, ответные реплики (не всегда совпадающие с внутренним монологом), умолчания, недоговорки, многоточия – очень выразительные средства, которыми изображают не в лоб, а опосредованно. Даже если лирический герой необъективен к кому-то, не понимает его, то даже это окрашивает события особой краской… Наблюдательность и ум лирического героя, практически совпадающие с авторскими, создают и остальные характеры интересными и живыми… Мне это было очень по сердцу – когда читал вас. Кое-где возникло (вещь вполне самостоятельная, но при этом лоскутная) – ощущение стилевого дежавю… Но автор владеет гораздо более мощными средствами. Вот обнаруживается, что у героини, оказывается, еще и метафорическое мышление. Возникающие образы – глубокие психологические метафоры. У нее очень меткий глаз. Пассажи с открытой форточкой и котенком, которого тычут в молоко, просто блистательны. И сразу – досада. Почему всего две точки на весь текст. Почему эти краски не основные в рассказе! Ведь вот как умеет. Да не только «умеет», она же (героиня, автор) так и мыслит. Но почти избегает открывать читателю эти жемчужины. Сознательно, что ли? Однако развитие характеров, психологическая оправданность сюжета – безукоризненны. Как и язык (что удивляет отдельно и сильно). Есть парочка мест, где я мог бы поспорить-порассуждать о точности. Да и то – это возрастные придирки. Я, как видно, дольше жил среди всего этого… «Черненко (помните, он был после Брежнева)…» Я понимаю, что Брежнев успел стать эпохой. И все, кто были после него, были «после Брежнева»… Но, между нами, Черненко был все-таки после Андропова (который эпохой стать не успел), но смена курсов была такой значимой, что не такой умной и продвинутой героине это путать. Повторяю и подчеркиваю, это все – гарнир к вышесказанному. К тому, что вещь мне кажется замечательной. Так что, спасибо. Эстер, вы удивили меня замечательным языком. Возможно, я что-то и проглядел, где-то зевнул, но на мой вкус язык у вас не только точный, выразительный и живописный, но и – что особенно, уж простите, удивило – грамотный. Хоть главная героиня обретается в журналистской среде, ни одного журналистского идиотизма в тексте я не обнаружил. Вам удалось не употребить ни одного слова, значения которого вы не знаете (а это сегодня среди писательской братии действительно очень редко!), ни одного безграмотного оборота Ни провисаний композиции, ни недостоверностей (я о художественной достоверности. На самом деле мне чихать, кто в реальности был после кого и где были председатели, а где директора – мне, как читателю, важно, насколько это органично в том мире, что вы сотворили), ни искусственностей я не обнаружил. Про Черненко я уже сказал выше. Но потому что все это очень близко еще (для меня, например), потому что помню, как резко менялась атмосфера в стране, какие страсти это вызывало, зацепился за это. мне показалось, что там, где есть явные удачи, – это не придумано, не «найдено». Мне показалось по тексту, по естественности этой речи, что Вы (и Ваша героиня) просто так видите. Эти ассоциации, эти сравнения превращаются в метафоры сами по себе. Когда-то мне Гойхман ставил в вину избыточность этих красок в тексте, что они становятся главными, что так, мол, можно докатиться до «Ни дня без строчки» Олеши… Но дело в том, я считаю, что для кого-то такая литературная речь – результат усилий. А для других – как для вас – просто их личное свойство речи. Спасибо за это произведение. Это настоящая проза.

      1 От роддома до пионерлагеря

      Все, кто описывает, пытается описывать, свое детство, – правы: это так и следует, так и нужно, поскольку там, в начале ручейка, в начале чего-либо, в истоке, больше всего чистоты, и ты идешь туда и получаешь обратно эту чистоту. Чистота означает непознанность (себя, фактов).

      – С вещами на выход! – говорят душе, спуская ее в этот мир.

      …Какие-то двое соединились, чуткая оскорбленность матери и офицерский напор отца, и вот получилась я, проскользнула в комнату, убедилась, что буду рождаться в женском теле на сей раз, еще какие-то такие быстрые выводы сделала (как разведчик, мгновенно взвешивающий окружающую обстановку), и притворилась зародышем, ничего не имеющим против змеиных страшных колец пуповины – а «на выходе» с ними придется еще побороться. До посинения. До удушья. Но спасли.

      Родившись и будучи привезена