Сверху обжигало людей нещадное степное солнце.

      Боевые литавры гремели не умолкая…

      В громадной карете – шлафвагене – ехал сам Миних; на походной жаровне пеклась для него яичница; фельдмаршал в одном исподнем белье сидел на бочке с золотыми червонцами, лениво понтируя со своим приятелем, пастором Мартенсом, и хвастал:

      – Через четыре года, дружище, мои славные штандарты будут водружены над сералем султана турецкого… Я сдаю. Квинтич. Пики!

      – В банке триста, – отвечал пастор. – Сначала, приятель, не сломай себе шею на взятии Перекопа, побывай в Бахчисарае крымского хана, а потом уж мечтай о Константинополе…

      – Basta! – пришлепнул туза Миних. – Твоя карта бита… Не забывай, что мы с тобой не в Европе, а в России… Людские запасы этой страны столь велики, что кровь солдата на Руси дешевле чарки вина. Счастье, что я служу в русской армии, где можно свободно угробить миллион душ, но зато всегда добьешься успеха… Пики!

      Дымчатые волы катили по травам 119 пушек, величавые верблюды тащили арбы с ядрами.

      На телегах везли рогатины – столь великие, что одну из них с натугою шестеро солдат поднимали (этими рогатинами окружали по ночам бивуаки, дабы не наскочила татарская конница).

      Казалось, не будет конца пути, никогда не кончатся эти солончаки и сожженные солнцем ковыли.

      Палимы звенящим зноем, шли солдаты великой армии.

      Голая степь и безводье царили на крымских подступах.

      – Кошку высечь и то прутика не сыщешь, – говорили люди.

      Чуткий сон армии стерегли по ночам скифские курганы…

      Днем через каре армии прокатывали шлафваген Миниха.

      – Вперед! – рычал на солдат фельдмаршал. – Кто остановился, тому смерть. А свободных телег для больных в обозе нету…

      Жутко ревел на привалах скот, не поенный уже с неделю.

      Выстелив по земле тонкие шеи, умирали плачущие от усталости кони.

      Мертвых бросали в степи – на поживу ястребам и воронью…

      17 мая 1736 года русское каре с ходу уперлось в Перекоп.

      Походный толмач Максим Бобриков всмотрелся в пылищу.

      – Перед нами ворота Ор-Капу, – доложил он Миниху.

      – Ор-Капу? А что это значит?

      – «Капу» – дверь, «Ор» – орда, вот и получается, что сия татарская перекопь есть «дверь в Орду» ханскую…

      – Передайте войскам, – наказал Миних, – что за Перекопью их ждет вино и райские кущи. Ад – только здесь! А за этим валом «дверей в Орду» – отдых и прохлада садов ханских, где произрастает фруктаж редкостный, какого в дому у себя никто не пробовал!

      Но 185 турецких пушек (против 119 русских) зорко стерегли вход в Крымское ханство; над фасами крепости реяли на бунчуках янычарских хвосты черных боевых кобыл, и старая мудрая сова, вырубленная из камня, сидела над воротами Ор-Капу, сурово взирая с высоты на пришельцев из далекой прохладной страны…

      – Назавтра быть штурме немалой, – говорили ветераны, – а нонеча поспать надо, дабы отдохнули бранные мышцы!