Поэзия и сверхпоэзия. О многообразии творческих миров. Михаил Эпштейн

Читать онлайн книгу.

Поэзия и сверхпоэзия. О многообразии творческих миров - Михаил Эпштейн


Скачать книгу
отделяет от другого мира;

      Глубокими морщинами волнуя,

      Меж ним и нами занавес лежит.

О. Мандельштам.Я не увижу знаменитой «Федры»…

      Глядя через мандельштамовскую призму на всю постмодерную эпоху, с ее «громоздкой оперой», симулякром и гламуром, не можем ли мы обозначить и ее как fin de siècle, но уже другого века, над которым на наших глазах опускается занавес?

      Чудо и закон. О поэтических мирах Б. Пастернака и О. Мандельштама

      Иноязычие. Поэзия и каббала

      Известная мысль М. Бахтина о том, что культура творится на границе культур, подтверждается опытом XX века, в котором едва ли не ведущее место принадлежит писателям-«инородцам», скрестившим в своем творчестве разные языки и национальные традиции. Чей писатель Кафка: чешский? австрийский? немецкий? еврейский? Кто такой Набоков: русскоязычный американский писатель или русский англоязычный писатель? – в сложном кружеве его художественного многоязычия сплетаются разные культурные традиции.

      Поэтическая речь вообще звучит как «иностранная», и люди, неискушенные в поэзии, воспринимают ее даже на родном языке как набор знакомо звучащих, но непонятных словосочетаний. Еще Аристотель в «Поэтике» отмечал, что поэзии подобает речь, «уклоняющаяся от обыденной – та, которая пользуется и необычными словами»[58]. Виктор Шкловский, ссылаясь на Аристотеля, добавляет, что поэтический язык не только кажется странным и чудесным, но и фактически «является часто чужим: сумерийский у ассирийцев, латынь у средневековой Европы, арабизмы у персов, древнеболгарский как основа русского литературного…»[59]

      Не такую ли роль играл и язык еврейской культуры в русской поэзии 1910-х – 1930-х годов? У Пастернака и Мандельштама это двуязычие или «иноязычие», вообще свойственное поэзии, следует воспринимать в более прямом смысле, как разговор двух национальных языков. Один из них, русский, составляет как бы внешнюю форму поэтической речи, а другой – библейский – форму внутреннюю, «тайный иврит». Речь Пастернака и Мандельштама кажется более густой, вязкой, замешанной на разноязычии, чем у их предшественников в русской поэзии. Вслушаемся:

      Чтоб прическу ослабив, и чайный и шалый,

      Зачаженный бутон заколов за кушак,

      Провальсировать к славе, шутя, полушалок

      Закусивши, как муку, и еле дыша.

Б. Пастернак. Заместительница

      Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.

      Время вспахано плугом, и роза землею была.

      В медленном водовороте тяжелые, нежные розы,

      Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.

О. Мандельштам. Сестры – тяжестьи нежность, одинаковы ваши приметы…

      Одно слово здесь так тесно налегает на другое, что не остается места для дыхания, для песенной протяжности, которая так пленяет у Пушкина и Некрасова, у Блока и Есенина. Речь Пастернака и


Скачать книгу

<p>58</p>

Аристотель. Поэтика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. М., 1984. Т. 4. Гл. 22. С. 670.

<p>59</p>

Шкловский В. Искусство как прием // О теории прозы. М., 1983. С. 24.