Аррей, вырастающий из имен. Александра Созонова
Читать онлайн книгу.
Казалось странным, что в хилом и согбенном теле мог таиться столь полновесный, колеблющий стены вопль. – Эй, люди, просыпайтесь! Сюда! Сюда, скорее! Наглый вор забрался ко мне в дом! Хватайте его!..
Дью знал, что его ожидает. По неписаным дорийским законам вору, посягнувшему на добро соплеменника – неважно, соблазнился ли он добротным оружием или облезлой козьей шкурой, – полагалось отрубить правую руку и навсегда изгнать из пределов родного селения. На памяти мальчика такое случилось всего лишь раз. Дью было шесть или семь лет, когда взбудораженное, кипящее негодованием племя исторгло из своих рядов Хоссу Высохший Стебель, жалкого и худого, вечно голодного из-за своей неприспособленности ни к какому делу. Вместо руки с правой стороны тела у него болтался замотанный в кровавые тряпки обрубок. Хосса попытался украсть козу у соседа, дабы вдоволь наесться вареным мясом, но бесславно попался за этим занятием. Когда его поймали, он ползал у ног мужчин, умолял простить, выл, перемешивая слезы с землей, что погибнет от голода. Но воины и охотники, вершившие суд, были неумолимы. Воровство у своих соплеменников и трусость на поле боя – два не прощаемых преступления. Дориец мог уйти в иные края, разбогатеть там путем грабежа и разбоя, и никто по его возвращении не скажет ему или о нем дурного слова. Но стащить у соседа старый меч, продырявленный щит или курицу так же низко, как ударить родного отца или показать спину врагу на поле битвы.
Дью заперли в полуразвалившейся хижине – той самой, где жил когда-то несчастный Хосса. Она пустовала, так как никто не хотел селиться в доме вора, отравившего своим презренным дыханием стены и потолок. Мальчик должен был сидеть взаперти, пока старики племени, посовещавшись, не решат его участь. Охраняли преступника двое – Хлещ Свистящий Сурок и Утто Цепкие Пальцы – самые никчемные члены племени, не блещущие ни на охоте, ни в битве, и в этом мальчик видел для себя особое унижение.
Дью лежал на земляном полу, холодном и жестком. В хижине не было ни лавок, ни тюфяка, ни даже облезлой шкуры, которую можно было бы подстелить под спину. (Все вещи Хоссу сожгли, так как они также были заражены презренным дыханием.) От нетопленных ветхих стен тянуло сыростью.
Снова и снова сын Огдая прокручивал в голове тот миг, неизбежный миг недалекого будущего, когда короткий взмах меча лишит его правой руки. Отрубит выше локтя – такую живую, теплую и сильную, с синим узором вен, со смуглым загаром, подрагивающую на запястье от толчков крови… Должно быть, будет зверски больно. Мать перетянет ремнем обрубок, чтобы не вылилась вся кровь. Вряд ли она скажет ему хоть слово на прощанье. Нет большего позора для дорийской женщины, чем родить труса, предателя или вора. Позор свой Грунн понесет молча и мужественно, как сносит все прочие удары судьбы. Мать перевяжет его, положит в кожаную сумку хлеб и сыр, и Дью побредет неизвестно куда – одинокий понурый калека. Он станет вымаливать у встречных остатки их обеда, а те будут отталкивать его с насмешками и презрением, ведь кровавый обрубок ясно покажет, что