Ай, что бы с нами стало б! —

      думаю целый день я.

      Нет у нас просьб и жалоб —

      только благодаренья.

      Всюду ущерб и вычет.

      Мы не приносим выгод.

      Дети – и те не хнычут,

      чтобы себя не выдать.

      Ай, почему нас прячут?

      Может быть, что-то знают?

      Может быть, это значит,

      что мир не навеки занят?

      Ай нет, он занят навеки,

      Не те придут, так другие,

      Зэки, ардипитеки, черные, голубые.

      Прячут нас, не готовясь

      к будущей смене жанра,

      Прячут, поскольку совесть,

      а не поскольку жалко.

      Прячут в зловонном месте,

      темном, где хлам сложить бы, —

      Но для своей же чести,

      а не для нашей жизни.

      Ай, может, они боятся, думая о прошедшем,

      Что нашим богам еврейским

      мы что-то про них нашепчем?

      Ай вы, глупые люди, дети скупой скудели!

      Будь у нас Бог еврейский —

      разве б мы тут сидели?

      Ай, за час до итога что-то переломилось.

      Нет у нас больше Бога,

      а только чужая милость.

      Здесь суждено окопаться ей, смотрим

      а только чужая в ее жерло мы,

      И до конца оккупации, видно, не доживем мы.

      Больше уже не молимся мы гордости

      и доверью.

      Ай, вероятно, в молодости

      давно бы я хлопнул дверью,

      Ушел бы из этой милости, подачку вернул,

      как равный, —

      Но знаю: любые вымыслы

      бледнеют пред тою правдой.

      Долго я думал, боже,

      на что это все похоже.

      Боже, терпеть негоже, но дай нам

      и завтра то же!

      Мысли не бродят, слова не значат,

      сущность чужда названью.

      Хуже ли то, от чего нас прячут?

      Хуже.

      Я это знаю.