– Лоис! Лоис, посмотри, что делает наш любименький, золотой мальчик!

      Моя мать, Клара Шикльгрубер, беспомощно, как птичка, оглянулась на моего отца, Алоиса Шикльгрубера. Я сидел у матери на руках, в новом шерстяном костюмчике, мама поправляла мне белый воротничок, обшитый венским кружевом, а я корчил ей рожи, как обезьяна.

      – Погляди, какую рожицу он состроил! Не иначе, актером будет!

      – Мама, я стану судьей, – басом сказал я и скорчил самую важную рожу, какую только скорчить мог. – Я буду судить людей. Если они провинятся, я буду сажать их в тюрьму. За решетку. И они будут плакать и кричать, и цепляться за решетку руками, и проситься на волю. Но я их накажу! Ведь ты же наказываешь меня за проступки!

      И я нагнулся и изобразил, как шлепает меня по заду мать.

      – Судья ты мой! – воскликнула моя мать Клара Шикльгрубер и крепко расцеловала меня. – Да я сама рада буду к такому судье в лапы попасть!

      И еще поцелуй. И еще.

      Медленно подошел отец. Я слышал его тяжелые шаги по половицам нашего дома в Пассау.

      – Клара, хватит тетешкать парня. Он уже взрослый. Ему уже пять лет, а ты обращаешься с ним, будто он сосунок. Он уже взрослый мужик! Дрова рубить пора!

      Вот отец совсем близко. Он протянул руку и холодными пальцами коснулся моего носа.

      – А ты знаешь, Клара, – задумчиво сказал он, и угроза послышалась в его голосе, – он на меня ведь ни капельки не похож.

      Моя мать закудахтала как курица.

      – Как это непохож! Как это непохож! Очень даже похож! Очень даже! Вылитый ты! Как две капли воды! Как две…

      – Замолчи, Клара, – поморщился отец, – это все я уже слышал.

      Он взял мое лицо в свои руки. Ладони тоже были холодные. Мое личико быстро замерзло.

      – Папа, у тебя ладони как у мертвеца, – весело сказал я.

      Мой отец Алоис вздрогнул. Плотнее прижал руки к моим щекам.

      – Ах ты, ах ты, – невнятно пробормотал он, – какие щечки, какие яблочки, так бы и съел. Так бы и откусил. Зубы запустил. Яблочки. Красненькие. Наливные.

      Отец оскалил зубы и стал похож на волка. Мать испуганно потянула меня к себе. Ее широкие, лопатами, рабочие пальцы грубо и больно врезались мне под ребра.

      – Лоис, ты спятил! Зачем ты ребенка пугаешь!

      Мой отец продолжал скалиться мне, волчья усмешка на его лице застыла, будто прилипла к зубам и губам.

      – Я не пугаю, – бормотание стало еще более невнятным, страшным, – я ничуть не пугаю… я… просто веселюсь… веселюсь… с моим мальчиком… с наливным яблочком…

      Отец приблизил свое лицо к моему лицу. Я попытался повторить его усмешку, показать ему все свои зубы. Не получилось. Тогда я отпрянул. Зарыл голову в складки платья на груди моей матери.