И тюрьмы воздвигли навеки.

      Ты слышишь? Беснуются реки,

      Окрашены кровью людской;

      Плач вдов о родном человеке,

      О, спящий, прерви свой покой!

      На море корабль, ожидая, стоит,

      И матери скорбные плачут навзрыд;

      В руках врагов их сыновья;

      Скорбят на дорогах в трагический час;

      И слезы, по каплям стекая из глаз,

      Рождают досаду в сердцах.

      А иудеев род скупой

      Ликует в час ночной … —

      О, Лазарь! Лазарь! Встань!

      Пойдем со мной!

      Но кажется, проснулся он!

      А может, это просто сон,

      Жужжание сумрачного роя?

      И в улье пчелы, в унисон

      Набату пенного прибоя?

      А Цезари? Позор забыв,

      Лишь дремлют под симфонии

      От Балтики и до Альпийских скал;

      Народы в сумрак завлекли.

      Горн слышен: Спите, короли!

      Осанну деспотам поет орган!

      Хваленьям этим есть ли грань?

      Лишь колокольни бой … —

      О, Лазарь! Лазарь! Встань!

      Пойдем со мной!

      III. Воспоминание о ночи 4-го

      У этого ребенка две пули в голове,

      Дом был достойным, скромным, с цветами в дворе;

      И у портрета верба святая в уголке,

      И бабушка в слезах на выцветшем лице.

      Раздели мы его; недвижный, бледный рот,

      В глазах его холодных немая смерть живет;

      Казалось, его руки так жаждали тепла…

      В кармане затерялась ненужная юла.

      Просунуть палец можно в дыру на голове,

      На ежевике кровь застыла во дворе.

      А череп мальчугана был, как древесный сруб,

      И бабушка смотрела на этот детский труп,

      Все повторяя: Боже! Как бледен, просто страх…

      И бедные волосики прилипли на висках!

      Потом мальчишку нежно руками обняла,

      Заплакавши. А ночь темнее мглы была.

      И раздавались выстрелы на улицах глухих.

      – Похоронить бы надо, – сказал кто-то из них,

      И покрывало белое достал в чужом шкафу,

      А бабушка тогда нагнулась к очагу.

      Как же согреть того, кто сном холодным спит?

      Увы! Того, кто умер, уже не воскресить!

      И не согреют больше земные очаги!

      И подойдя к ребенку, взялась за кисть руки,

      В измученных руках остался только прах!

      В ее глазах то гнев, то беспробудный страх,

      – Ведь не было восьми! Каким смышленым был!

      И в школе каждый педагог дитя мое любил.

      Ах, господин, внучок мне помогал писать!

      Теперь что, и детей уж будут убивать?

      О. боже мой! Ну, кто поможет мне теперь?

      Разбойники проклятые! Повсюду сеют смерть!

      Ведь только утром этим играл перед окном,

      Они убили малыша, и всё им нипочём!

      Он улицу переходил, они