Кто розу нежную любви привил

      К порезам сердца, – не напрасно жил!

      И тот, кто сердцем чутко слушал бога,

      И тот, кто хмель земной услады пил!

      Дал Нишапур нам жизнь иль Вавилон,

      Льет кубок сладость или горек он? —

      По капле пей немую влагу Жизни!

      И жизнь по капле высохнет, как сон.

      Как месяц, звезды радуя кругом,

      Гостей обходит кравчий за столом.

      Нет среди них меня! И на мгновенье

      Пустую чашу опрокинь вверх дном.

      О, если бы крылатый Ангел мог,

      Пока не поздно, не исполнен срок,

      Жестокий свиток вырвать, переправить

      Иль зачеркнуть угрозу вещих строк!

      О, если бы покой был на земле!

      О, если бы покой найти в земле!

      Нет! – оживешь весеннею травою

      И будешь вновь растоптан на земле.

      Вина пред смертью дайте мне, в бреду!

      Рубином вспыхнет воск, и я уйду…

      А труп мой пышно лозами обвейте

      И сохраните в дремлющем саду.

      Холм над моей могилой, – даже он! —

      Вином душистым будет напоен.

      И подойдет поближе путник поздний

      И отойдет невольно, опьянен.

      В зерне – вся жатва. Гордый поздний брат

      Из древнего комочка глины взят.

      И то, что в жизнь вписало Утро мира, —

      Прочтет последний солнечный Закат.

      День утопает в сумерках. Немой

      И постный день. Я в лавке-мастерской

      У гончара. Изделия из глины…

      И я один с их странною толпой.

      Их множество! На полках, на полу…

      Большие, малые… Сквозь полумглу

      Я плохо вижу. Различаю шепот.

      Но есть совсем безмолвные в углу.

      Кувшин храбрится: «Да, я из земли!

      Но раз меня оттуда извлекли,

      Раз дали форму, блеск – не с тем, конечно,

      Чтоб снова сделать глыбою земли!»

      Другой спокоен: «Даже будь сердит,

      Раз на столе кувшин с вином стоит,

      Не разобьешь! Чтоб тот, кто сам же лепит,

      Стал разбивать? Не может быть! Грозит!»

      Молчание. И вздох исподтишка

      Нескладного щербатого горшка:

      «Все надо мной смеются… Кто ж виною,

      Что дрогнула у мастера рука?»

      Еще болтун-горшок. Довольно стар.

      В скуфейской шапочке. В нем пышет жар:

      «Я был тобой! Ты – станешь глиной, мною!

      Так кто ж из нас горшок и кто – гончар?»

      «А вот, – вставляет кто-то, – говорят,

      Что будет смотр: и кто испорчен – в Ад

      Швырнут, и – вдребезги! Не верю! Сплетни!

      Наш Добрый Друг устроит все на лад…»

      Непроданный, забытый на краю:

      «Совсем