кончики пальцев

      заряжены вдохновением,

      взгляды коллег переполнены недоумением,

      так и хочется их успокоить, но —

      я не мастак в передаче успокоения.

      я умею, напротив, шебуршить души,

      слушать влажность осени,

      листву слушать,

      умею играть словами под настроение —

      в общем, бесполезны мои умения.

      умею паниковать без повода и со вкусом,

      умею жить без денег, общаться с трусом,

      истериком, психопатом и мазохистом —

      иногда это даже бывает и интересно —

      но для нормальных людей в моей жизни так мало места

      что они, это чувствуя, крутят пальцами у висков,

      я встречаю это с душевным «всегда готов»,

      я люблю красный цвет, целоваться, вагон плацкарта,

      и когда снег тает хотя бы в финале марта,

      и когда народ пусть не читает сартра,

      но хотя бы в курсе, что бродский писал стихи.

      но вокруг столько интереса к процентным ставкам,

      пробкам, мигрантам, власти, «опятьвсёдорожает»

      столько людей хронически уезжает,

      что не ясно, чему уделять внимание,

      и не стоит ли озаботиться нам заранее,

      поскольку пример заразительнее премьера,

      а на премьерах скучно и дорого,

      скучней, чем в парке.

      там тишина и промозглый осенний дым

      кусок души дышит там, невредим,

      впитывает то, что неуловимо,

      ему наплевать, что мы здесь не победим.

      Просыпаешься – снег опять завалил в окне

      полдороги, людей, пейзаж, горизонт, ноябрь;

      у тебя изнутри

      поднимается по спине

      холод, ночь, зима, одиночество. Кипятком

      обжигаешь чашку,

      вырывая из полусна,

      где ты, тепло, юность, весна-красна,

      по каким городам и весям ты нас бросаешь?..

      Из крана в лицо – такой ледяной водой,

      и ветер взвывает в трубах,

      совсем не в ивах.

      Моя сверхзадача – остаться самим собой —

      мне самому не кажется выполнимой.

      Так трубач берёт ноту, а она не идёт к нему;

      так север

      не отдаёт тебя никому;

      так городской, напуганный снегом воздух

      превращается

      в сказочную тюрьму.

      Помнишь, вечность, дворец, Кай и осколки льда?

      Где же ты, Герда… Чайник опять остыл,

      батареи замерзли, я стою у окна. Туда

      бросили мир, и он без чужой заботы

      застыл как изгой,

      покорёженный,

      глупый кто-то.

      И я – безнадёжен – опять без тебя простыл.

      и мы сойдём с ума, но не сдадимся

      и если мир, бессонный как луна,

      пойдёт на вы —

      мы видим наши сны —

      и этим иногда тайком гордимся.

      вот этот сад, там бродит чья-то тень,

      звонит в потёмках наша дребедень,

      и намекает, что намек понятен.

      мир полон белых пятен, как нам знать,

      что воздух держит нас,

      что он за нас,

      и можно спрятаться на голом пустыре.

      вот невесомость, ясная вполне,

      вот