Пушкин в русской литературе ХХ века. От Ахматовой до Бродского. Татьяна Шеметова
Читать онлайн книгу.
90-х гг., когда ситуация в России коренным образом переменилась, стала возможной полемика с точкой зрения, выраженной Достоевским, не только на идеологическом, но и на эстетическом уровне. «Способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гении чужих народов»71, которая, по Достоевскому, является залогом пророческой миссии русской нации, предстает мифологической чертой, что становится очевидным, если перечитать речь непредвзятым взглядом, что проделано, например, в концептуальной статье С. Бочарова «Из истории понимания Пушкина». Говоря о «пушкинской утопии Достоевского»72, исследователь не принижает ценности духовной работы Достоевского, но, в целом, солидаризуется с мнением Б. Томашевского, цитируемым в его статье: «Речь эта характерна для Достоевского – и идет вся мимо Пушкина»73. Соглашаясь с этим высказыванием, ученый заключает: «Достоевский ввел абсолютные категории и картину упростил»74. Тем не менее, очевидно, что тенденциозная, абсолютизирующая точка зрения Достоевского, закрепившаяся в национальном сознании благодаря потребности сохранения национальной идентичности, является одним из наиболее важных компонентов пушкинского мифа в ХХ в.
Следующий этап структурирования мифа – формирование в национальном сознании бинарных оппозиций в восприятии образа Пушкина. Об этом писал еще В. Соловьев в статье «Значение поэзии в стихотворениях Пушкина» (1899): «При сильном желании и с помощью вырванных из целого отдельных кусков и кусочков можно, конечно, приписать Пушкину всевозможные тенденции, даже противоположные друг другу: крайне-прогрессивные и крайне-ретроградные, религиозные и вольнодумные, западнические и славянофильские, аскетические и эпикурейские. Довольно трудно разобрать, какой из двух оттенков наивного самолюбия преобладает здесь в каждом случае: желание ли сделать честь Пушкину причислением его к таким превосходным людям, как мы, или желание сделать честь себе чрез единомыслие с нами такого превосходного человека, как Пушкин»75.
В. Новиков в статье «Двадцать два мифа о Пушкине»76 развил эту идею философа, четко противопоставив различные тенденции функционирования основных мифем. На наш взгляд, приведенные в статье доводы столь зримо характеризуют структуру пушкинского мифа «после Пушкина», что целесообразно привести их здесь. Учитывая мнение Леви-Строса о том, что миф выступает как система артикулированных бинарных оппозиций, что любой (даже самый современный и сложный в структурном отношении) миф оперирует противопоставлениями, мы свели «двадцать два мифа»77 предложенные В. Новиковым, к одиннадцати бинарным оппозициям одного мифа.
1. «Пушкин – наше все»/ «Ничто, водруженное на Олимп».
2. «Умнейший человек России»/ «Дурак».
3. Донжуан / Однолюб.
4. Оптимист / Пессимист.
5. Атеист / Религиозный поэт.
6.
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т.: Т. 26. Л., 1972—1990. С. 129—131.
Бочаров С. Из истории понимания Пушкина. С. 148.
Томашевский Б. В. Пушкин: Работы разных лет. М., 1990. С.64—65.
Бочаров С. Указ. соч. С. 173.
Соловьев В. В. Значение поэзии в стихотворениях Пушкина // Русская критика о Пушкине. С. 133.
Новиков В. Двадцать два мифа о Пушкине // Время и мы. М.– Нью-Йорк, 1999. С. 143—156.
М. Загидулина в своей монографии убедительно доказывает мысль о том, что пушкинский миф един по своей социокультурной природе, а разные манифестации его не являются самостоятельными мифами. (Загидулина М. В. Пушкинский миф в конце ХХ века. Челяб. гос. ун-т. Челябинск, 2001. С. 16).