В непроглядной ночи мы наощупь брели

      под дождём, по разбитой дороге.

      Оступались в грязи, поднимались и шли.

      До мозолей стирая ноги.

      Мы устали идти наугад в темноте.

      В бесконечном пути по колено в воде.

      Мы забыли как видят. Забыли цвета.

      Мы забыли зачем человеку глаза.

      И тогда

      Мы увидели свет!

      Как надежду, которой,

      казалось, уж, нет…

      Вот он наш ориентир! Вот, куда нам идти!

      Там любовь и свобода нас ждёт!

      Это утра рассвет, это солнечный свет.

      Красный блик горизонта – вперёд!

      И забыв про усталость, мы мчались туда,

      где мы вспомним тепло, где вспомним цвета.

      Мы от счастья смеялись, кричали – Ура!

      Мы прошли эту ночь сквозь дожди и ветра

      и увидели свет!

      Той надежды, которой

      казалось уж нет…

      Мы у цели. И цель тем, кто видит, видна.

      Но судьба, о Господь, как жестока она!

      Мы стояли, почуяв удушливый жар.

      То, что видели мы, был огромный пожар…

      И мы видели свет…

      От пожара войны, которой

      казалось, уж нет…

      1990

      В октябре всё безумно пёстро.

      Пахнет так, что пьянее вина.

      Клён одет в жёлто-красные звезды,

      словно маршал в свои ордена.

      В октябре небо вровень с крышей.

      За асфальт зацепившись дождём,

      зябкий ветер мотает рыжим,

      до пушинки промокшим хвостом.

      В октябре расцветают астры.

      Птицеводы считают цыплят.

      Годы жизни полезным балластом

      держат ровно мой добрый фрегат.

      2016

      В позабытом богом месте,

      пять избушек да болото,

      ветер гладит против шерсти

      от заката до икоты.

      В двух избушках – баба с лешим,

      чёрт, уволенный из ада.

      В третьей – бывший поп. Нездешний

      (алкашня с больной простатой).

      А в четвёртой девка-дура

      с пятым номером под лифом.

      В пятой хате, для культуры,

      жил поэт с учёным грифом.

      Был у них такой обычай,

      за хореи и сонетки,

      гриф снабжал поэта дичью.

      А поэт «снабжал» соседку.

      А по средам и субботам,

      четвергам и воскресеньям,

      тот поэт с попом и чёртом

      бился в рамс до посиненья.

      В карты резались безбожно.

      Тут же всё и пропивали.

      Бабе с лешим били рожу,

      чтобы спирт не разбавляли!

      В пятницу, поэт строфою

      приучал народ к культуре.

      В этот