Невидимый фронт Второй мировой. Мифы и реальность. Борис Соколов
Читать онлайн книгу.
читатель наверняка уже обратил внимание, что некоторые детали в первой и второй повестях не совпадают. В «Подвиге» Ян Каминский пытается уйти с кузнецовской полевой сумкой, а в «Во имя Родины» – с портфелем. Это, конечно, мелочь. Велика ли разница, с портфелем ходил Зиберт или с полевой сумкой. Хотя даже по этой разноголосице можно сделать вывод, что ни портфеля, ни сумки в предполагаемой могиле Кузнецова Струтинский и его товарищи так и не нашли. Не так уж важно, наверное, и какими были последние предсмертные слова легендарного разведчика. В первой случае Николай Владимирович заставил его произнести довольно длинную тираду на тему, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, во втором – ограничился коротким: «Во имя Родины», сделав эти слова названием повести. Но и из этого разночтения можно заключить, что Струтинский с непосредственными очевидцами последних минут жизни Кузнецова (или человека, которого он принял за Кузнецова) не встречался и не знал, что именно говорил Николай Иванович перед смертью.
А вот с описанием трупа Кузнецова после взрыва некоторые различия между двумя повестями имеют, как мы увидим дальше, принципиальное значение. И там, и там у Кузнецова оказывается оторвана кисть правой руки и разворочена грудь. Но в «Подвиге» тяжелые раны отмечаются еще и на животе разведчика, тогда как голова будто бы пострадала незначительно: у разведчика только залито кровью «спокойное и строгое» лицо, и несколько минут он еще живет, доходя в агонии. Во второй же повести живот разведчика как будто оказывается невредим, зато повреждения лица – гораздо тяжелее, чем в «Подвиге». Однако и с раздробленным лбом Николай Иванович ухитряется прожить еще некоторое время, раз лицо его «конвульсивно вздрагивало». После того как я процитирую ниже результаты экспертизы, читатели поймут весь «черный юмор» повестей Струтинского.
В «Во имя Родины» Спиридон Громяк, один из двух крестьян, которым предстоит предать земле тело Кузнецова, говорит своему спутнику, Василию Олейнику: «Ты не смотри, Василий, что на нем мундир немецкий, – обратился к односельчанину. – Слух прошел, советских партизан погубили в хате Голубовича. Немцев эти холуи не трогают, в дружбе живут».
Василий с ним соглашается. Когда крестьяне привезли труп в урочище Кутыкы Рябого, то выяснилось, что земля скована морозом, а лома они не взяли. И Громяк предложил похоронить неизвестного в снегу, в канаве, а когда земля оттает, вернуться и зарыть в землю. Как-никак советский партизан, а не немец какой-нибудь, чтобы оставлять его на съедение лесным зверям.
То, что здесь мы имеем дело с писательской фантазией, вряд ли стоит сомневаться. Откуда, интересно, крестьяне могли узнать, что погибшие в хате Голубовича немцы на самом деле советские разведчики? Неужели командир отряда повстанцев продемонстрировал всему селу найденный у Кузнецова отчет? Струтинскому же знание крестьян о партизанской сущности погибших понадобилось для того, чтобы лишний раз заклеймить УПА как пособницу немецких оккупантов и объяснить, почему