«Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года). Борис Колоницкий
Читать онлайн книгу.
и эсеров, особенно же ненавистным для них был как раз Чернов. Но и умеренные социалисты требовали от Керенского сделать другой «нужный выбор», т. е. нужный именно для них, – они опасались усиления влияния со стороны правых.
Любой же «определенный» выбор означал бы для Керенского политическое самоубийство: вне широкой коалиции, объединяющей влиятельные партии «демократии» и «буржуазии», у него не было шансов остаться в большой политике, ибо сам он не опирался на массовую политическую партию, за ним не стояла политическая организация, никакого партийного аппарата он не контролировал. Ни одна из сторон не считала министра вполне «своим» – при любой комбинации, исключающей сотрудничество умеренных социалистов и либералов, он был бы оттеснен на обочину общественной жизни. Вновь следует указать: Керенский не был вождем политической партии, он был уникальным «соглашателем» – незаменимым вдохновителем, организатором и хранителем компромисса, воплощавшегося в соглашениях и коалициях.
Надо признать, что компромисс между даже только частью «буржуазии» и частью «демократии» удерживал страну от сползания в гражданскую войну. К октябрю же 1917 года ресурс такого соглашения уже был исчерпан и Керенский стал обречен. Философ Ф. А. Степун, вдумчивый мемуарист и исследователь революции, сторонник и сотрудник Керенского в 1917 году, довольно критично относившийся к главе последнего Временного правительства, вспоминал: «На старых позициях оставался в сущности один только Керенский. Чувствуя, что дорогая его сердцу единая, свободолюбивая, всенародная революция с каждым днем все безнадежнее распадается на две партийные, крайне фланговые контрреволюции, он продолжал настаивать на том, что единственным выходом из трагического положения все еще остается сплочение всех живых сил страны в сильном, коалиционно-надпартийном правительстве…»[331]
Однако весной 1917 года общественный запрос на «примирителя», способного воссоздавать и поддерживать подобный компромисс, ощущался – и Керенский обладал уникальными качествами и необходимыми ресурсами, позволявшими ему решать эту непростую задачу.
Л. Д. Троцкий объяснял «феномен Керенского» не личностью политика, а его «исторической функцией»: 13 мая в Петроградском Совете он назвал Керенского «математической точкой русского бонапартизма» (далее мы увидим, что характеристики министра как бонапартиста и даже «Бонапарта» получили немалое распространение)[332]. Формулировки Троцкого многим запомнились. Буквально те же выражения использовал и сам Керенский, отрицавший, разумеется, обвинения в бонапартизме. Описывая свою позицию в дни Московского государственного совещания, состоявшегося в августе, он впоследствии заявлял: «Временное правительство было единственным центром, объединяющим эти две России. В этом центре я был математической точкой единства»[333].
И «слева», и «справа» Керенского упрекали в том, что он пытается «сидеть на двух
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году. Т. 3. С. 72, 80.