Надя прилегла на широкую кровать и уставилась в потолок.

      – Что ты молчишь? – тихо спросил Вениамин, присаживаясь рядом.

      – Мне нечего говорить. Если ты хочешь узнать о моем прошлом, могу сказать одно: я сожгла за собой все мосты. Точнее, не сожгла, а взорвала, чтобы за клубами пыли не видеть никого и ничего. Не видеть и не помнить. Не помнить и не видеть! У меня нет прошлого! Понимаешь?

      – Наверное, кто-то причинил тебе боль, но ведь было хоть что-то хорошее в твоей прежней жизни?

      – Возможно. Но я начала новую жизнь, чтобы ничто не напоминало мне о прошлом. Люди имеют право выбора и всегда могут начать с чистого листа. Я воспользовалась этим правом. В этом нет ничего плохого.

      – Так не бывает, милая. Убийца, ставший на праведный путь, никогда не сможет забыть свою жертву. До последнего вздоха перед его глазами будет стоять ее образ. И, сколько бы он ни сделал хорошего, ему не удастся выбросить из памяти человека, у которого он отнял жизнь. Никто не убедит меня в обратном. Человеческая память хранит прошлое, и нам никуда от этого не деться.

      – Я не оставила в своей душе места для прошлого.

      – Хоть что-то ты можешь рассказать о себе?

      – Не сейчас.

      – А когда? Завтра? Послезавтра? Или через двадцать лет? Сколько прикажешь ждать? – Вениамин утратил над собой контроль. – Предлагаешь мне опять теряться в догадках, строить домыслы?

      – Зачем? – просила Надя тихо. – Давай спать. Уже поздно, и у меня жутко болит голова.

      – Разговор, стало быть, у нас не получился. – Вениамин вскочил с постели и взволнованно заходил по комнате. – Хорошо! Прекрасно! Просто замечательно! Отложим его на неопределенное время.

      Надя продолжала безучастно смотреть в потолок. У нее было спокойное, бесстрастное лицо, словно она находилась в полузабытьи. Казалось, возмущение Вениамина ее не задело, не затронуло наболевшую рану.

      – Мне ничего не остается, как ждать, когда моя женушка соизволит рассказать о своих предках. – Вениамин никак не мог успокоиться. – Возможно, она из семьи священника? Или ее мать – сельская учительница? Нет-нет! У Нади голубая кровь, ее корни тянутся от самих Романовых. Разве не заметно, какие у нее движения? Аристократические! А может, все иначе? Мать сдала тебя в детский дом и забыла? Или она пила до потери пульса? А?

      – Зачем