В пятой, предпоследней редакции повествовании, Трёхголового чуда, кажется, больше и не появилось, расстроив всех сексуально настроенных читательниц.

      В шестой редакции чудо в уменьшенном количестве появилось снова. Оно тайно и независимо познакомилось с Порфирием Сергеевичем и извинилось перед Малёхой за долгое отсутствие, обещав приносить обоим редко да метко неоценимые услуги.

      – Только из багажника не вышвыривайте. У меня… у нас… тонкие субстанции.

      Ввиду собственной непьючести и сладости языка, втихаря, а иногда и явно, ничуть не претендуя на групповуху, чудо в зелёном пальто оттрахало каждую попутчицу и всяко мало—мальски симпатичную и случайную знакомую наших горегероев—ссыкунов и неудачливых путешественников по всем Европам, выспрашивающих на каждом рынке вместо адресов дешёвых блядских мест про какие—то никому ненужные и подозрительные для каждого нормального гражданина ржавые гвозди.

      Разве что в Парижике, – но это уже не в тексте, а в жизни, в середине мая 20ХХ года, – как сообщила известная французская газета «Nuove Senowaal Comedie», – у прианкеренной к каменному берегу баржи под романтическим названием «01—46—34—53—ХХ» что напротив острова Сите, вроде бы плеснул кто—то хвостом в воде, вынырнул ненадолго и, зависнув на компенсаторных канатах, высказал что—то матерное и ревнивое в адрес двух пьяных в полсиськи, обросших сизыми бородами русских автобродяжек, а теперь клиентов надводной палубы плавучего кабака.

      Матерные высказывания были вразнобой – типа подстрочного перевода – произнесены на трёх языках, один из которых, если изъять маты, был бы чистым литературным русским, если бы не мешал лёгкий малорусский оттенок.

      Другой был почитай девственным, но слегка американизированным английским сленгом, в котором самым употребительным было междометие «Е!».

      Третий язык был кучеряв и бестолков, и слишком длинен, чтобы из речи можно было извлечь какой—либо смысл.

      На то, что это был именно тот самый, описанный ранее, двух— или трёхголовый,