Дано мне тело – что мне делать с ним,

      Таким единым и таким моим?

      За радость тихую дышать и жить

      Кого, скажите, мне благодарить?

      Я и садовник, я же и цветок,

      В темнице мира я не одинок.

      На стекла вечности уже легло

      Мое дыхание, мое тепло,

      Запечатлеется на нем узор,

      Неузнаваемый с недавних пор.

      Пускай мгновения стекает муть —

      Узора милого не зачеркнуть!

      Невыразимая печаль

      Открыла два огромных глаза,

      Цветочная проснулась ваза

      И выплеснула свой хрусталь.

      Вся комната напоена

      Истомой – сладкое лекарство!

      Такое маленькое царство

      Так много поглотило сна.

      Немного красного вина,

      Немного солнечного мая —

      И, тоненький бисквит ломая,

      Тончайших пальцев белизна…

      Ни о чем не нужно говорить,

      Ничему не следует учить,

      И печальна так и хороша

      Темная звериная душа:

      Ничему не хочет научить,

      Не умеет вовсе говорить

      И плывет дельфином молодым

      По седым пучинам мировым.

      Когда удар с ударами встречается,

      И надо мною роковой

      Неутомимый маятник качается

      И хочет быть моей судьбой,

      Торопится, и грубо остановится,

      И упадет веретено, —

      И невозможно встретиться, условиться,

      И уклониться не дано.

      Узоры острые переплетаются,

      И всё быстрее и быстрей

      Отравленные дротики взвиваются

      В руках отважных дикарей…

      Медлительнее снежный улей,

      Прозрачнее окна хрусталь,

      И бирюзовая вуаль

      Небрежно брошена на стуле.

      Ткань, опьяненная собой,

      Изнеженная лаской света,

      Она испытывает лето,

      Как бы не тронута зимой;

      И если в ледяных алмазах

      Струится вечности мороз,

      Здесь – трепетание стрекоз

      Быстроживущих, синеглазых.

      Она еще не родилась,

      Она и музыка и слово,

      И потому всего живого

      Ненарушаемая связь.

      Спокойно дышат моря груди,

      Но, как безумный, светел день,

      И пены бледная сирень

      В черно-лазуревом сосуде.

      Да обретут мои уста

      Первоначальную немоту,

      Как кристаллическую ноту,

      Что от рождения чиста!

      Останься пеной, Афродита,

      И, слово, в музыку вернись,

      И, сердце, сердца устыдись,

      С первоосновой жизни слито!

      Слух чуткий – парус напрягает,

      Расширенный пустеет взор,

      И тишину переплывает

      Полночных птиц незвучный хор.

      Я