Из ванной Николай вышел весь в порезах, несмотря на то, что в бритвенном станке стояло индийское лезвие, а не отечественная «Нева». Долго ожидал, пока закипит на плите чайник, изучая телепрограмму в газете «Труд». «Отзовитесь, горнисты», «Шахматная школа», «Ленинский университет миллионов», «Полевая почта «Подвига». Слова казались знакомыми и далёкими одновременно. Пробежал глазами по заметкам рядом с телепрограммой: в ФРГ исчезают белые аисты, в Италии процветает торговля детьми, в Монголии начали готовить кумыс из сухого кобыльего молока. Странная двойственность восприятия не уходила: лёгкость и какая—то юная жажда бытия с одной стороны и смутное тревожное ожидание будущих бед с другой. Кроме того, Коля совершенно не понимал, почему не уехал вчера с друзьями на Черное море. И что делать две недели здесь в городе – тоже. Вода закипела, и он принялся стучать дверцами кухонного гарнитура, ища чай или кофе. Ни того, ни другого не было.

      «Надо позвонить тёте», – подумал Муравский и полез в карман.

      И тут же остановился, не понимая, что там ищет.

      – Да что это со мной! – раздраженно воскликнул он.

      Решительно направился к телефону в коридоре, сграбастал трубку и набрал номер гримёрной.

      – Марину Глазунову, – попросил он. – Богатой, тёть, будешь – не узнал! Где у вас чай в пакетиках лежит?

      – В каких пакетиках?

      Вопрос поставил Муравского в тупик. Пока он соображал, откуда на его язык выскочили неведомые пакетики, Марина протараторила:

      – Заварка в жестяной банке на верхней полке шкафчика. И всю жизнь там была, ты ещё не проснулся что ли?

      – Наверное, – сообщил Николай и положил трубку.

      Теперь он вспомнил яркую цветную банку, куда родственники высыпали чай. А через десять минут с невероятным аппетитом уминал за обе щеки рассыпчатую пшенную кашу и пил горячий крепкий чай. Ничего вкуснее он не помнил с самого детства.