Я, Мона Лиза. Джинн Калогридис
Читать онлайн книгу.
петлей.
– Перед лицом Господа, – произнес палач, обращаясь к преступнику, – я прошу у тебя прощения за то, что поклялся совершить.
Во рту Барончелли пересохло, язык прилип к нёбу, когда он с трудом заговорил, и все же голос его звучал поразительно спокойно:
– Я прощаю тебя.
Палач облегченно вздохнул. Наверное, прежде обреченные на смерть стремились запятнать его руки в своей крови. Он поймал Барончелли за локоть и подвел к определенной точке на платформе, возле петли.
– Встань здесь.
Голос его звучал до странного нежно. Он вынул из складок плаща белый льняной шарф.
За секунду до того, как ему завязали глаза, Барончелли окинул взглядом толпу. Впереди стояла Джованна с детьми. Она находилась слишком далеко, поэтому Барончелли не был уверен, но ему показалось, что лицо у нее заплаканное.
Лоренцо де Медичи нигде не было видно – но Барончелли не сомневался, что он присутствует на казни. Следит откуда-нибудь с потайного балкона или из окна, а может быть, затаился в самом дворце синьории.
Внизу, у подножия эшафота, стоял Утешитель, на его суровом лице, как ни странно, блуждало довольное выражение. В секунду прозрения Барончелли понял, что он сам, Франческо де Пацци, мессер Якопо, архиепископ Сальвиати – все они поступили как глупцы, их мелкими амбициями воспользовались для того, чтобы осуществить более грандиозный план, внушавший ему теперь почти столько же ужаса, как и неминуемая смерть.
Палач завязал глаза преступника шарфом, затем накинул ему на шею петлю и туго затянул. За секунду до того, как платформа под ним упала, Барончелли прошептал два слова, обращаясь к самому себе:
– Получай, предатель.
X
Как только тело Барончелли перестало дергаться, молодой художник из первых рядов толпы сразу приступил к работе. Трупу предстояло висеть на площади несколько дней, до тех пор пока он не сгниет и сам не вывалится из веревки. Но художник не мог ждать. Он хотел запечатлеть образ, пока в нем еще не угасло эхо жизни. Кроме того, молодые повесы вскоре затеют забаву – начнут швырять в повешенного камни, а потом непременно пройдет дождь и труп распухнет.
Он набросал эскиз на бумаге, прижатой для жесткости к доске из тополя. Он заранее срезал мягкий пушок со ствола пера, ибо так часто им пользовался, что любые колючки вызывали раздражение на длинных пальцах; острие пера он собственноручно заточил до тончайшего кончика и теперь то и дело погружал его в железный флакончик с чернилами, крепко привязанный к поясу. Рисовать как следует в перчатках нельзя, поэтому он их и не надевал, и теперь руки ломило от холода, но он не обращал внимания на боль, не тратя зря времени. Точно так же он прогнал прочь грозившую захлестнуть его печаль – зрелище казни вызвало болезненные воспоминания – и сосредоточился на рисунке.
Люди всегда пытаются скрыть свои истинные чувства, но невольно выдают себя выражением лица, позой или голосом. То, что Барончелли испытывал сожаление, было очевидным. Даже в смерти взгляд его был потуплен, словно он лицезрел ад. Голова понурая,