В мои 20–25 лет,

      когда полагалось взрослеть

      (т. е. отрезать язык подсознанию),

      мы договорились:

      Сознание сдалось, стало

      шестёркой подсознания,

      его двойником-подделкой

      во внешнем мире.

      Подсознание остепенилось (?)

      хранит мне здоровье,

      мир и сладость

      «всё позволено» на свободе.

      Наделение явлений смыслами

      создало пространство мемов —

      значений, идей, символов

      и цепную реакцию обобщения.

      Как и живое, мемы размножаются,

      ноосфера непрерывно удваивается.

      Смысл изменяет живое,

      как и оно меняет планету.

      Смыслы будущего покинут нас

      в процессе роста абстракции.

      Гибриды ощущений и понятий —

      метафоры, юмор, парадоксы —

      учат сознание летать.

      Смешивание противоречий

      уведёт его всё дальше:

      от динозавра к птице,

      от человека к его Наследнику,

      пределу расширений логики,

      владельцу всех парадоксов.

      Не культура породила иронию

      и юмор, абсурд, метафоры.

      Наши восприятия не точны,

      а проходят цензуру Целого:

      сознание выбирает «полезное»

      из реальности и подсознания.

      Деконструкция уже в ощущениях,

      в колосках-ошибках восприятия.

      Ошибки можно использовать,

      пахать мозг парадоксами

      как размножение яиц курами.

      Организм наблюдает только полезное

      для остатка времени жить.

      Насекомые не нуждаются в боли:

      поедаемый кузнечик продолжает есть.

      Боль у кальмара только глобальна:

      её точечность бесполезна.

      А боль человека – свеча во тьме —

      можно, нужно зализывать.

      Созерцание грозного —

      огня, водопада, пропасти —

      было уже Поэзией,

      до рождения смыслов и Бога.

      Наука не исключает священное,

      а нежно облагораживает его:

      из суеверия в романтику точности,

      обновляя поколения значений,

      поднимая ставки в игре выживания.

      Когда первый поэт, в глубине веков,

      прохрипел первую фразу,

      это было «убирайся, чужак»,

      подкреплённое жестом и позой.

      Первыми поэмами были ругательства —

      носители первых сюжета и стиля.

      Ненависть к чужаку,

      мэтэку, гайдзиню, лаоваю

      обобщает страх патогенов.

      Но только умножая на идеал —

      чистоты и первородства —

      выводят крепчайшие сорта:

      на еврея, цыгана, рохинджа.

      «Спасай Россию, Словакию, Мьянму!»

      Поёт душа погромщика.

      Сардины, увидев хищника,

      спаиваются так, что