Во дворе, где взвешивают товары, солнце печет, раскаленное, как железо для клеймения.

      «С минуты на минуту мою Псалтирь обнаружат», – думает контрабандист поневоле.

      Небольшая группа японских чиновников ждет Ворстенбоса.

      Раб-малаец кланяется, держа в руках бамбуковый зонт для управляющего.

      – У нас с капитаном Лейси, – говорит управляющий, – встречи с местным начальством назначены одна за одной, до самого обеда. Выглядите неважно, де Зут; сейчас ван Клеф вам покажет, что здесь и как, а потом зайдите к доктору Маринусу, пусть выцедит вам полпинты кровушки.

      Кивает на прощание помощнику и уходит в сторону отведенного ему дома.

      Посреди двора стоят весы-треножник, высотой в два человеческих роста.

      – Сегодня мы взвешиваем сахар, – говорит ван Клеф, – хоть и дрянь первостатейная. Из Батавии какие-то оскребки прислали, что в пакгаузах завалялось.

      На крохотном клочке земли толкутся больше сотни купцов, переводчиков, инспекторов, слуг, соглядатаев, лакеев, грузчиков и носильщиков с паланкинами. «Вот они какие, японцы», – думает Якоб. По цвету волос – от черных до седых – и по оттенкам кожи они в массе выглядят более однородно, чем голландцы, а одежда, обувь и прически, кажется, строго различаются по рангам. На балках строящегося пакгауза, как на насесте, устроились человек пятнадцать-двадцать полуголых плотников.

      – Бездельники, хуже пьяных финнов, – бурчит себе под нос ван Клеф.

      С крыши таможни за ними наблюдает обезьянка с розовым личиком и шерстью цвета сажи на снегу, одетая в курточку из парусины.

      – Вижу, вы заметили Уильяма Питта.

      – Простите, минеер?

      – Да-да, премьер-министр короля Георга. Только на это имя откликается. Лет шесть-семь назад его купил какой-то матрос, но в день отплытия макака сбежала, а назавтра объявилась вновь, свободным гражданином Дэдзимы. Кстати, о макаках… – Ван Клеф указывает на человека с короткой косицей и впалыми щеками, вскрывающего ящики с сахаром. – Это Вейбо Герритсзон, один из наших работников.

      Герритсзон складывает драгоценные гвозди в карман куртки. Взвешенные мешки с сахаром тащат дальше, мимо японца-инспектора и поразительно красивого юноши-иностранца лет семнадцати-восемнадцати: золотые, как у херувимчика, волосы, пухлые губы яванца и по-восточному раскосые глаза.

      – Иво Ост, чей-то незаконнорожденный сынок с щедрой добавкой смешанной крови.

      Мешки с сахаром заканчивают свой путь у стола на козлах, рядом с весами.

      За взвешиванием наблюдают еще трое чиновников-японцев, переводчик и два европейца лет двадцати с небольшим.

      – Слева, – показывает ван Клеф, – Петер Фишер, пруссак из Брауншвейга…

      Фишер – загорелый до черноты, темноволосый, с залысинами.

      – Он конторщик с образованием стряпчего… Хотя господин Ворстенбос говорил, вы тоже специалист высокого класса, так что у нас теперь специалистов в избытке. Рядом с ним – Кон Туми, ирландец из Корка.

      У