Тысячи огненных тыквенных улыбок и вдвое больше тысяч только что прорезанных глаз – они горят, подмигивают, моргают, когда сам Смерч ведет за собой восьмерку охотников за сластями – нет, вообще-то их девять, только куда девался Пифкин? – ведет их за собой то в вихре взметенной листвы, то в полете за воздушным змеем, выше в небо, на ведьмином помеле – чтобы выведать и поведать тайну Праздничного дерева, тайну Кануна всех святых.

      И они ее узнают.

      – Ну-с, – скажет Смерч в конце странствий, – что это было? Сласти или страсти-мордасти?

      – Все вместе! – решили мальчишки.

      Сами увидите.

      Это был маленький городок на маленькой речке возле мелкого озера в дальнем уголке одного из штатов Среднего Запада. Не так уж много было кругом деревьев, чтобы городок совсем было не видать. Зато и домов было не так уж много, чтобы за ними не было видно леса. В городке было полно деревьев. И вдоволь сухой травы и опавшей листвы – ведь на дворе уже стояла осень. И вдоволь заборов, по которым так здорово бегать, и дорожек, чтобы раскатываться по льду, а еще – громадный овраг, чтобы кубарем скатываться вниз или перекликаться с кем-то на то-о-ом берегу. И в городке было полным-полно…

      Мальчишек.

      И это было под вечер, накануне Дня всех святых.

      В домах все двери крепко затворены от сквозняков.

      И весь городок залит до краешка негреющим солнцем.

      Но вдруг – дня как не бывало.

      Откуда ни возьмись, выползли из-под каждого дерева ночные тени и все заполонили.

      Во всех домах за запертыми дверьми поднялась кутерьма, беготня на носочках, мышиные шорохи, крики шепотом, замелькали летучие огоньки.

      За одной такой дверью тринадцатилетний Том Скелтон остановился и прислушался.

      Снаружи ветер гнездился в каждом дереве, подкрадывался по всем дорожкам сразу, незримый, как кошка-невидимка.

      Тома Скелтона пробрала дрожь. Всякому ясно, что ветер нынче совсем особенный и темнота необыкновенная – потому что настает Канун всех святых. Кажется, что все вокруг вырезано из мягкого черного бархата или из золотого, из оранжевого бархата. Дымок поднимается из тысяч труб клубами – точь-в-точь, как плюмажи на упряжке в похоронной процессии. Из кухонных окон сочится двойной аромат, хорошо различимый: вот свежие тыквы, только что взрезанные, сочные, а вот пироги с тыквенной мякотью.

      Крики за запертыми дверьми становились все отчаянней, а тени мальчишек метались за окнами. Еще не натянув до конца свои костюмы, размазывая по щекам жирную краску: вон там горбун, а вон – великан-недомерок. Все еще продолжался штурм и грабеж чердаков, замки сбивали, а древние бабушкины сундуки потрошили в поисках маскарадных нарядов.

      Том Скелтон облачился в свой костяной доспех.

      Он улыбался во весь рот, прилаживая позвоночник, грудную клетку, коленные чашечки – белые, нашитые на черный бархат.

      «Вот повезло-то! – подумал он. – Удачное имя тебе досталось! Том Скелтон! Прямо к празднику! Тебя ведь все дразнят Скелетом! Значит, что тебе лучше всего надеть?»

      Костюм Скелета!

      Бам! Восемь входных дверей с грохотом захлопнулись.

      Восемь мальчишек разом великолепными прыжками преодолели цветочные бордюры, перила, живые изгороди, кусты – и приземлились каждый на своем накрахмаленном морозцем газоне. На всем скаку, на бегу они заворачивались в простыню или поправляли наспех нацепленную маску, натягивали диковинные, как шляпки невиданных грибов, шляпы или парики, орали во все горло вместе с ветром, толкавшим в спину, так что они неслись еще быстрее, во всю прыть, – какой славный ветер, ах ты! – выругав страшным мальчишечьим проклятием маску за то, что она съехала, или зацепилась за ухо, или закрыла нос, сразу заполнившись запахом марли и клея, горячим, как собачье дыхание. А может, просто дать волю бьющему через край восторгу – просто быть живым, бежать куда-то в