Эта сцена была для меня, конечно, совершенно неожиданной, но, к моему удивлению, вызвала реакцию, которую невозможно выразить словами. Я чувствовал, что кровь этого монаха начинает бурлить в моих венах. Меня внезапно обуяли его желания! Счастье этого монаха мне казалось огромным! Неизвестные ранее чувства прокрадывались в мои жилы, лицо моё воспламенилось, сердце трепетало незнакомой ранее дрожью, дыхание стало прерывистым, и пик Венеры, который я взял в руку, обрёл неведомую мне ранее силу и жёсткость, и, казалось, мог поломать перегородку, до которой я ненароком дотронулся им, слишком сильно, сказал бы я. Святой отец, завершив свою божественную работу, отслонился от Агаты, предоставив её обнажённое тело всей живости моих взглядов. У неё были умирающие от блаженства глаза и лицо, покрытое пунцовым цветом страсти. Она казалась бездыханной, её руки безвольно свисали с края неприхотливого ложа, а грудь, напротив, возвышалась и опускалась с удивительной поспешностью. Затем она стала сжимать, время от времени, руки в кулаки, испуская при этом тяжёлые вздохи. Мои глаза блуждали с немыслимой быстротой по всем частям её тела, и не было ни одного, на котором бы моё воображение не оставило бы тысячу огненных поцелуев. Я целовал соски ее грудей, облобызал живот, но наиболее прелестных поцелуев я удостоил то самое место… пониже живота, которое мои глаза не сумели хорошенько рассмотреть, лишь раз успели скользнуть по нему… Вы же меня поняли… Насколько привлекательной для меня оказалась эта устричная раковина! Ах! Какой любезный колорит! Хотя она и была покрыта небольшой белой пеной, этот влажный покров не смог укрыть от моих глаз живость её истинного цвета. Удовольствие, которое я ощущал при виде её лобка, было верхом сладострастия. Раковина была покрыта тенистыми, густыми, черными и вьющимися волосами. И тут Агата вдруг раздвинула свои ноги, казалось,