Суббота. Подъезжаем к кладбищу. Вот и ворота. Красиво тут! Особенно золотой осенью. Вообще октябрь, точнее, его начало – очень красивое время.

      Паркую машину. Ванька сидит как в оцепенении.

      – Мне с тобой сходить? – осторожно спрашиваю я.

      – Знаешь… Я даже хотел тебя об этом просить. Пойдём?

      – Конечно! – и испытываю облегчение, поскольку понимаю свою нужность ему во время этого посещения.

      Мы пришли. Оградка и свежий холм с крестом рядом с двумя старыми могилами…

      – Это мама и папа… – получаю ответ на свой брошенный в ту сторону взгляд.

      Положили цветы. Сегодня сороковой день… Ванька стоит рядом и, похоже, давится от слёз. Я боюсь смотреть на него, поэтому просто обнимаю за вздрагивающее плечо.

      – Ладно… Пошли, – со вздохом выдавливает он.

      Снова пробираемся между могил, но теперь к выходу. Ванька идёт впереди. Очередной раз обращаю внимание на его одежду. Чахлая курточка, драные джинсы и такие же драные кроссовки… На себя, значит, ничего не заработал… Опять накатывает волна жалости: теперь, кроме меня, у него действительно никого нет, и я за него в ответе!

      В машине он сначала молча смотрит вперёд, а потом поворачивается ко мне.

      – Саш… Поехали на ту квартиру. Я там так давно не был…

      – Конечно!

      Входим. Тягостное запустение… Видны следы торопливых сборов…

      – Эта комната… была моей, – грустно объясняет Ванька, открывая дверь.

      – Так она и сейчас твоя!

      – Ты не понимаешь…

      И я понимаю, что действительно не понимаю, а он опускается в кресло и закрывает глаза. Ясно, что ему надо побыть одному.

      – Вань… Давай я схожу в магазин. Помянуть надо.

      – Угу, – мычит, не открывая глаз. – Можно я здесь посижу?

      – Конечно! Я один. Дай ключи.

      Когда возвращаюсь с продуктами и выпивкой, меня оглушает звучащая в квартире музыка. Прохожу на кухню, ставлю мешок и заглядываю в комнату к Ваньке. Он продолжает сидеть с закрытыми глазами, слегка подаваясь навстречу звукам из колонок. Только скорбная гримаса застыла на губах. Понимаю, что мешать не надо. Потерплю…

      Иду на кухню снова. Начинаю разбирать мешок.

      А музыка такая, какой я никогда в своей жизни не слышал. Против моей воли она начинает вползать в сознание, вытесняя оттуда всё другое, к ней не относящееся. Я уже слушаю её! Этот безудержный трагизм, выражаемый и голосами певцов, и хором, и оркестром плющит мне мозги! Но мне от этого не оторваться! Я хочу, чтобы это продолжалось! Как под огромной тяжестью, опускаюсь на кухонный табурет. Ловлю себя на том, что моё тело даже резонирует в такт этим звукам… будто я сам часть оркестра или хора. Это и невыносимо, и, как раньше говорили, упоительно. Нащупываю в кармане пачку сигарет, трясу пепел в какое-то блюдце… А музыка выносит мне мой