Из комнаты наверху доносились хлопанье ящиков и тяжелый звук шагов. Я вовсе не хотела разозлить Элеонор. А может быть, все-таки хотела? Я почти испытала облегчение, увидев прежний блеск в ее глазах. Это она во всем виновата. Я так хотела, чтобы вернулась моя прежняя сестра. Та отчаянная девчонка, которой она была до смерти отца, – хохотушка и проказница. Пусть она даже будет той дикаркой, в которую превратилась после этого, все лучше, чем та бледная тень, которой она стала теперь. А может, она и была призраком? Если уж на то пошло, она умерла в тот день. Может быть, она просто не понимает, что вернулась к жизни?

      Тут дверь ее спальни открылась, и я услышала топот ее шагов, направляющихся через прихожую в ванную комнату, а затем звук захлопнувшейся двери. Я вздохнула и снова наклонилась к буфету. Звук работающего телевизора раздражал меня больше обычного. Мама в последние дни только тем и занималась, что сидела перед телевизором, и я с трудом удерживалась, чтобы не заорать на нее, ведь чем меньше она двигалась, тем сложнее ей было это делать. Именно поэтому я старалась каждый день выполнять физические упражнения. Да, я прикована к инвалидному креслу, но я не хочу всю жизнь быть в роли вечного пленника. Иногда мне казалось, что я живу в проклятом доме, где обитают призраки или ходячие мертвецы.

      Я пыталась рассмотреть, что находится в глубине буфета. Там обнаружился прямоугольный сверток – на первый взгляд это могла быть выкройка, – который завалился за один из ящиков и оказался зажатым между ним и стенкой буфета. Прижав лоб к передней части буфета, я наклонилась и, вытянув руку, ухватила уголок свернутой бумаги и принялась тащить, пока не извлекла сверток. Откинувшись на спинку кресла, я взглянула на свою находку, и на моих губах появилась улыбка.

      – Элеонор! – крикнула я и стала ждать. Наконец дверь ванной открылась, и я услышала торопливые шаги сестры, когда она сбегала вниз по лестнице.

      – С тобой все в порядке? – спросила она. Она зарумянилась от холодной воды, которую, видимо, плескала в лицо, но ей не удалось скрыть покрасневшие и опухшие глаза.

      – Смотри-ка, что я нашла. – Я передала ей выкройку.

      Судя по тому, как смягчилось выражение ее лица, Элеонор тоже ее узнала.

      – Это же мой костюм, – тихо произнесла она.

      Действительно, это была выкройка из Vogue, которую мы раздобыли в магазине тканей в качестве подарка сестре к четырнадцатилетию – классический женский костюм с придуманным Шанель силуэтом – юбка-карандаш и рукава длиной три четверти. Этот костюм предназначался для ее первого собеседования в Джульярдской школе искусств, и я собиралась сшить его для нее, когда она станет достаточно взрослой, чтобы надеть, а я буду достаточно взрослой, чтобы использовать швейную машинку матери. Мы купили ее примерно за месяц до гибели отца, после которой Элеонор закрыла крышку пианино и перестала мечтать.

      – Не могу поверить, что она еще сохранилась, – сказала сестра,