Эшелон шел дальше. Однажды два часа простоял в туннеле. Света не было, в туннеле тоже царила кромешная тьма. И хотя они привыкли жить в земле, туннель через некоторое время стал действовать на нервы.

      Они курили. Огоньки сигарет светлячками летали в черноте вверх-вниз.

      – Вероятно, машина вышла из строя, – предположил унтер-офицер.

      Все прислушивались. Самолетов не слышно. Разрывов тоже.

      – Кто-нибудь из вас бывал в Ротенбурге? – спросил кёльнец.

      – Говорят, старинный город, – сказал Гребер.

      – Ты там бывал?

      – Нет. А ты? Неужто не бывал?

      – Надо было тебе в Берлин двинуть, – сказал Мышь. – Отпуск один раз дают. А в Берлине куда интересней.

      – Нет у меня денег на Берлин. Где я там буду жить? В гостинице? Я хочу к семье.

      Эшелон дернулся.

      – Наконец-то, – сказал бас. – Я уж думал, нас тут похоронят.

      В темноту просочился серый свет. Засеребрился, и вот снова возник ландшафт. Приветливый, как никогда. Все теснились у окон. Вечер пьянил, словно вино. Все невольно искали свежие воронки. Но не нашли.

      Через несколько станций бас сошел. Дальше сошли унтер-офицер и еще двое. А часом позже Гребер начал узнавать местность. Смеркалось. Голубая пелена висела в кронах деревьев. Узнаваемым было не что-то определенное – не дома, не деревни, не холмы, – нет, просто сам ландшафт вдруг заговорил. Он надвигался со всех сторон, сладостный, удивительный, полный нежданных воспоминаний. Неясный, никак не связанный с реальностью, не более чем предчувствие возвращения, не само возвращение, но как раз поэтому обладающий могучей силой. Сумеречные аллеи мечтаний жили в нем, и конца им не было.

      Названия станций стали знакомыми. Мимо скользили места, знакомые по экскурсиям. В памяти вдруг возник запах земляники, и еловой смолы, и солнечного луга. Еще несколько минут – и появится город. Гребер собрал вещи. Стоял, дожидаясь первых улиц.