По всей улице дети тащили из дому ножи, вилки, консервные ножи, а то и кочергу или кусок старой трубы.

      Любопытно, что волнение и суматоха охватили только младших. Старшие, начиная лет с десяти, смотрели на все это свысока и уходили гулять подальше или с достоинством играли в прятки и с мелюзгой не связывались.

      Тем временем отцы и матери разъезжали в сверкающих хромированных машинах. В дома приходили мастера – починить вакуумный лифт, наладить подмигивающий телевизор или задуривший продуктопровод. Взрослые мимоходом поглядывали на озабоченное молодое поколение, завидовали неуемной энергии разыгравшихся малышей, снисходительно улыбались их буйным забавам и сами, пожалуй, не прочь бы позабавиться с детишками, да только солидному человеку такое не пристало…

      – Эту, эту и еще эту, – командовала Мышка, и ребята выкладывали перед ней разнокалиберные ложки, штопоры и отвертки. – Это давай сюда, а это туда. Не так! Вот неумеха! Так. Теперь не мешайся, я приделаю эту штуку. – Она прикусила кончик языка и озабоченно наморщила лоб. – Вот так. Понятно?

      – Ага-а! – завопили ребята.

      Подбежал двенадцатилетний Джозеф Коннорс.

      – Уходи! – без обиняков заявила Мышка.

      – Я хочу с вами играть, – сказал Джозеф.

      – Нельзя! – отрезала она.

      – Почему?

      – Ты будешь дразниться.

      – Честное слово, не буду.

      – Нет уж. Знаем мы тебя. Уходи, а то поколотим.

      Подкатил на мотороликах еще один двенадцатилетний.

      – Эй, Джо! Брось ты эту мелюзгу. Пошли!

      Джозефу явно не хотелось уходить, он повторил не без грусти:

      – А я хочу с вами.

      – Ты старый, – возразила Мышка.

      – Не такой уж я старый, – рассудительно сказал Джо.

      – Только будешь смеяться и испортишь все вторжение.

      Мальчик на мотороликах громко, презрительно фыркнул:

      – Пошли, Джо! Ну их! Все еще в сказки играют!

      Джозеф поплелся прочь. И пока не завернул за угол, все оглядывался.

      А Мышка опять захлопотала. При помощи своего разномастного инструмента она сооружала непонятный аппарат. Сунула другой девочке тетрадку и карандаш, и та под ее диктовку прилежно выводила какие-то каракули. Жарко грело солнце, голоса девочек то звенели, то затихали.

      А вокруг гудел город. Вдоль улиц мирно зеленели деревья. Только ветер не признавал тишины и покоя и все метался по городу, по полям, по всей стране. В тысяче других городов были такие же деревья, и дети, и улицы, и деловые люди в тихих солидных кабинетах что-то говорили в диктофон или следили за экранами телевизоров. Синее небо серебряными иглами прошивали ракеты. Везде и во всем ощущались спокойное довольство и уверенность, люди привыкли к миру и не сомневались: их больше не ждет никакая беда. Ведь на всей земле люди дружны и едины. Все народы в равной мере владеют надежным оружием. Давно уже достигнуто идеальное равновесие сил. Человечество больше не знает ни предателей, ни несчастных, ни недовольных, а потому не тревожится о завтрашнем дне. И сейчас полмира купается в солнечных лучах, и дремлет, пригревшись, листва деревьев.

      Миссис Моррис выглянула из окна второго этажа.

      Дети. Она поглядела на них и покачала головой. Что же, они с аппетитом поужинают, сладко уснут и в понедельник пойдут в школу. Крепкие, здоровые, и слава богу. Она прислушалась.

      Подле розового куста Мышка что-то озабоченно говорит… а кому? Там никого нет.

      Странный народ дети. Другая кроха – как бишь ее? Да, Энн – она усердно выводит каракули в тетрадке. Мышка что-то спрашивает у розового куста, а потом диктует подружке ответ.

      – Треугольник, – говорит Мышка.

      – А что это тре…гольник? – с запинкой спрашивает Энн.