И вы, Жирар, мой милый иезуит,[56]

      Пускай и вас перо мое почтит.

      Я вижу вас, девичий исповедник,

      Святоша нежный, страстный проповедник!

      Что скажете про набожную страсть

      Красавицы, попавшей в вашу власть?

      Я уважаю ваше приключенье;

      Глубоко человечен ваш рассказ;

      В природе нет такого преступленья,

      И столькие грешили больше вас!

      Но, друг мой, удивлен я без предела,

      Что Сатана вмешался в ваше дело.

      Никто из тех, кем вы очернены,

      Монах и поп, писец и обвинитель,

      Судья, свидетель, враг и покровитель,

      Ручаюсь головой, не колдуны.

      Лурди взирает, как парламент разом

      Посланья двадцати прелатов жжет

      И уничтожить весь Лойолин род

      Повелевает именным указом;

      А после – сам парламент виноват:

      Кенель в унынье, а Лойола рад.

      Париж скорбит о строгости столь редкой

      И утешает душу опереткой.

      О Глупость, о беременная мать,

      Во все века умела ты рождать

      Гораздо больше смертных, чем Кибела

      Бессмертных некогда родить умела;

      И смотришь ты довольно, как их рать

      В моей отчизне густо закишела;

      Туп переводчик, толкователь туп,

      Глуп автор, но читатель столь же глуп.

      К тебе взываю, Глупость, к силе вечной:

      Открой мне высших замыслов тайник,

      Скажи, кто всех безмозглей в бесконечной

      Толпе отцов тупых и плоских книг,

      Кто чаще всех ревет с ослами вкупе

      И жаждет истолочь водицу в ступе?

      Ага, я знаю, этим знаменит

      Отец Бертье, почтенный иезуит.

      Пока Денис, о Франции радея,

      Подготовлял с той стороны луны

      Во вред врагам невинные затеи,

      Иные сцены были здесь видны,

      В подлунной, где народ еще глупее.

      Король уже несется в Орлеан,

      Его знамена треплет ураган,

      И, рядом с королем скача, Иоанна

      Твердит ему о Реймсе неустанно.

      Вы видите ль оруженосцев ряд,

      Цвет рыцарства, чарующего взгляд?

      Поднявши копья, войско рвется к бою

      Вослед за амазонкою святою.

      Так точно пол мужской, любя добро,

      Другому полу служит в Фонтевро,[57]

      Где в женских ручках даже скипетр самый

      И где мужчин благословляют дамы.

      Прекрасная Агнеса в этот миг

      К ушедшему протягивала руки,

      Не в силах победить избытка муки,

      И смертный холод в сердце ей проник;

      Но друг Бонно, всегда во всем искусный,

      Вернул ее