Новый день начинался над Варшавой, когда Репнин проснулся в постели Изабеллы Чарторыжской. В кабинете его поджидал легационс-секретарь Яков Булгаков.

      – Ночью был курьер, – доложил он. – Из коллегии от Панина пишут, что в ближайшие дни возможны образования новых шляхетских конфедераций.

      – Князь Радзивилл еще в Дрездене?

      – Да. Пьет страшно. Куфель за куфелем.

      – Приставим к нему полковника Кара, который в нужный момент скажет из-за спины: «Panie Kochanku, больше ни капли!» Нет такого условия, которое бы виленский воевода счел для себя унизительным, настолько велико желание его посрамить Чарторыжских и лично короля за свое вынужденное пребывание в эмиграции…

      Бурный сейм открылся речью епископа Каэтана Солтыка, который заявил, что православные украинцы и белорусы на вечные времена лишаются всех гражданских и политических прав:

      – Думающие иначе да будут прокляты святою церковью! А верных псов Рима не приучить носить чужие ошейники.

      И трижды одобрили его речь депутаты сейма криком:

      – Дозволяем, дозволяем, дозволяем!

      Понятовский в блистательной импровизации, точной и умной, сначала похвалил епископа за верность католицизму, но заметил, что решать что-либо на вечные времена никак нельзя, ведь даже на кольце мудрейшего царя Соломона было вырезано: «И это пройдет».

      Репнин выпалил в ярости:

      – Сильные своими раздорами, будьте же хоть раз сильны единством! Вы здесь все сыты и пьяны не мощью голосовых связок, а как раз трудом тех самых православных, кои впряжены вами в плуги. Рабам своим, пребывающим в кабале вашей, вы отказываете даже в праве молиться, как они хотят.

      Перед ним взметнулся частокол сабель пановых.

      – Разве мы не хозяева в своем доме?

      Понятовский, разрыдавшись, выбежал вон, а прусский посол Бенуа сладострастно нашептал в ухо князю Репнину:

      – Мой великий король будет счастлив от этого хаоса. О боже, как радуется мое сердце.

      – И как скорбит мое, – тихо ответил Репнин…