Когда послышался звон колокольчика, князь со священником спустились к обеду вполне умиротворенными – не столько тем, что смогли понять политическую обстановку, сколько тем, что им дано было это понять, и на вилле воцарилась атмосфера необычного спокойствия. Обед в двенадцать часов был главной трапезой дня, и прошел он, слава богу, совершенно гладко. Несмотря даже на то, что у Каролины, двадцатилетней дочери князя, прямо в тарелку упал один из обрамлявших ее лицо накладных локонов, небрежно приколотый шпилькой. Происшествие, которое в другой день могло вызвать досадные последствия, на этот раз лишь всех развеселило. И когда сидевший рядом с девушкой брат взял этот локон и прикрепил себе на воротник, с которого он свисал теперь, как ладанка, даже дон Фабрицио не удержался от улыбки. Об отъезде Танкреди, о том, куда и зачем он уехал, было уже известно всем, и все, кроме Паоло, хранившего за едой молчание, только об этом и говорили. Впрочем, никого это событие особенно не взволновало, только у князя в глубине души таилось чувство тревоги, и Кончетта слегка хмурила свой красивый лоб. «Должно быть, девочка неравнодушна к этому плуту. Что ж, красивая была бы пара, но, боюсь, Танкреди метит выше, то есть, я хочу сказать, ниже». Сегодня, когда политическое просветление рассеяло омрачавшие князя тучи, со всей полнотой открылась его природная доброта. Желая успокоить дочь, он принялся объяснять слабую боеспособность ружей, которыми оснащена королевская армия, говорил об отсутствии нарезки в стволе и слабой убойной силе пули, выпущенной из такого огромного гладкоствольного ружья. Эти чисто технические объяснения, к тому же не очень профессиональные, были неубедительны и малопонятны, но они