XX век как жизнь. Воспоминания. Александр Бовин
Читать онлайн книгу.
содержательная, – разговоры «за жизнь». Они говорили, я слушал. За пять лет «жизнь» была пройдена вдоль и поперек. Горький опыт войны и несладкий опыт мира. Но обязательно – с надеждой!
Друзья мои были коммунисты. И уже где-то со второго курса стали мне втолковывать, что пора подумать о вступлении в партию. И я думал. Не в рассуждении карьеры, – кто в девятнадцать лет думает о карьере? А потому что среди людей, которые меня окружали, с которыми мне приходилось сталкиваться, коммунисты выделялись в лучшую сторону. Были, если угодно, примером. Не все, конечно. Но – многие. И потом нельзя, разумеется, не учитывать всю совокупность мифов советской эпохи, внутри которой я формировался.
Первый заход был неудачным. Отклонили. Оказалось, что у меня два выговора. От деканата (за курение в аудитории) и от ректората (за что, уже не помню). Когда канитель со снятием выговоров была кончена, пошел на второй заход. На третьем курсе приняли кандидатом в члены ВКП(б). Отметили (с исключением из правила) в том же «Красном маке»…
Тональность, которую я использую здесь, во всеоружии скепсиса и самоиронии, была бы неуместна пятьдесят лет назад. Тогда вступление в партию воспринималось как рубеж, как веха, обозначающие приобщение к могучему отряду тех, кто идет впереди, кто прокладывает и т. д. и т. п. Сегодня такие и аналогичные слова звучат почти как пародия. Но для моего поколения они, эти слова, сохраняли свой первоначальный смысл.
Весной 1952 года пришло время переходить из кандидатов в члены партии. Но тут плавное течение событий было прервано. Один из рекомендующих – Саша Гужин – предложил поговорить. Отправились на набережную Дона. Сели на лавку.
– Я уверен, что ты будешь хорошим коммунистом. И я хочу тебе сказать, что наша партия серьезно больна, – так начался разговор. Вернее, продолжавшийся больше часа монолог Гужина. Если говорить привычными теперь словами, это было разоблачение культа личности Сталина. Сокращенный доклад Хрущева XX съезду КПСС, только произнесенный за четыре года до съезда. Тут было все: и фальсифицированные процессы «врагов народа», и выселение народов, и отступление до Волги, и отсутствие внутрипартийной демократии, и нетерпимость к любым проявлениям духовной независимости, свободы. Все, в общем…
Можно сказать, что я обалдел, слушая Гужина. Можно. Однако «и жизнь, как тишина осенняя, подробна». Какие-то обрывки, фрагменты, детали того, о чем мне говорилось на берегу Дона, и раньше доходили до меня в разное время и в разных упаковках. Но мальчишеская голова, заполненная совершенно другими проблемами, отталкивала все эти тайные шепоты, не задумывалась над ними. Теперь мне шел уже двадцать второй год. Теперь я уже начал думать. И шепоты, сказанные громко, объединенные в систему, привели меня в состояние, близкое к обалдению. Я задал несколько вопросов, мы встали и пошли.
Гужин, конечно, рисковал. Но верил мне и не ошибся. Я несколько раз пытался вернуться к тому разговору. Саша делал это неохотно. Видимо, был порыв и иссяк. Как бы