Назавтра, прежде чем подписать заключение, Андрей показал его Кривицкому. Прочитав, Кривицкий посерьезнел и сказал, что такое заключение – это перчатка, брошенная в лицо техотделу.

      – Перчатка! – Обращаться к Лобанову с подобными предостережениями было так же разумно, как заливать огонь бензином. – Написано правильно? – ожесточенно переспросил Андрей.

      – Технически да, но форма!.. К чему такие выражения: «перестраховка», «верхоглядская ссылка на обмотки»? Или вот еще…

      – Раз правильно, так нечего поливать сиропом. А насчет перчатки – глупости. У вас устарелые понятия о служебных отношениях.

      – Возможно, – миролюбиво согласился Кривицкий. Иногда он сам поражался, как добродушно он сносит замечания этого лопоухого мальчишки. – Все же, знаете, лучше молчать, чем говорить, и лучше говорить, чем писать. Если уж на то пошло, позвольте подписать эту бумагу мне.

      – Убирайтесь к черту с вашим благородством! – огрызнулся Андрей. – За кого вы меня принимаете?

      Проследив, как он, царапая пером, размашисто расписывался, Кривицкий вздохнул. Ему было жаль Лобанова. Чем дальше, тем больше он убеждался, что Лобанову не ужиться с этим «террариумом», как называл он компанию Долгина. «Ваш Лобанов годится для лаборатории, как Адмиралтейская игла для зубочистки или как телескоп для театра», – доказывал он Борисову. Если переделать Лобанова невозможно, так следует хотя бы удержать его от безрассудных поступков.

      – Хорошо, я уберусь, – сказал он. – С одним условием: давайте все расчеты сделаем мы с Борисовым. А вы отражайте атаки Долгина. И займитесь наконец вашим прибором!

      Андрей погрустнел:

      – Надо еще поездить по станциям… Иначе я всякий раз буду попадать впросак, вроде как с вашим Борисом Зиновьичем.

      – Это все хорошо, но трубы…

      – Какие трубы?

      – Я слышу, как Долгин трубит боевой сигнал, – мрачно сказал Кривицкий, – он нам объявит войну. Увидите.