Красавец петух, играя искрами на сине-красном оперении, захлопал крыльями, вытянул гордую голову с лихо заломленным малиновым гребнем и дал в третий раз:

      – Ку-ка-ре-ку!

      Словно услышав команду, любопытный солнечный луч проник в щель между плашками ставен княжеских палат. Поиграл с танцующими пылинками, пробежал по жёлтым доскам соснового пола и заблудился, запутался в сосуде фряжского цветного стекла, многократно отразившись.

      Анастасия отбросила тонкое полотно наволока, спустила босые ноги с постели. Поднялась, охнув.

      Потёрла поясницу, прогнулась. Погладила вздыбивший рубашку огромный живот.

      Скрипнула дверь; просунула голову нянька, сияя толстыми щеками.

      – Доброго утра, матушка! Сладко ли спалось? Подавать?

      – Плохо спалось. Ещё день не начат, а уж спину ломит.

      – Ах, матушка, тяжеленько тебе, – запричитала нянька, затрясла натёртыми свёклой брылями, – вот долюшка-то наша бабья, нелёгкая. Мужикам-то что: одно приволье, а нам – мучения. Мой-то как ушёл вечор с князем на рыбалку к сарашам, так и не видать его, холеру.

      Задумалась. Испугалась, начала мелко креститься:

      – Свят-свят. Вот язык дурной! Муж, говорю, холера, а не князь-батюшка наш Димитрий, дай ему бог здоровья. А ты поспала бы ещё…

      – Ну, довольно. Раскудахталась. Сын как? Здоров ли?

      – Княжич Роман Дмитриевич здоров, слава богу. Изволили до зари встать, уже трапезничали. Жук его на конюшню повёл, лошадок смотреть.

      – Весь в отца, – улыбнулась княжна, – ну да ладно, вели подавать.

      Нянька хлопнула в ладоши: в светлицу вошли девки: кто с кувшином, кто с медным тазом. Последней шла новенькая, половчанка: торжественно несла на вытянутых руках хрустящее полотенце, вышитое красными петухами по краю.

      Вода из колодца ледяная: аж зубы заломило. Анастасия напилась из серебряного