Вашу мысль,

      мечтающую на размягченном мозгу,

      как выжиревший лакей на засаленной кушетке,

      буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:

      досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

      У меня в душе ни одного седого волоса,

      и старческой нежности нет в ней!

      Мир огромив мощью голоса,

      иду – красивый,

      двадцатидвухлетний.

      Нежные!

      Вы любовь на скрипки ложите.

      Любовь на литавры ложит грубый.

      А себя, как я, вывернуть не можете,

      чтобы были одни сплошные губы!

      Приходите учиться —

      из гостиной батистовая,

      чинная чиновница ангельской лиги.

      И которая губы спокойно перелистывает,

      как кухарка страницы поваренной книги.

      Хотите —

      буду от мяса бешеный

      – и, как небо, меняя тона —

      хотите —

      буду безукоризненно нежный,

      не мужчина, а – облако в штанах!

      Не верю, что есть цветочная Ницца!

      Мною опять славословятся

      мужчины, залежанные, как больница,

      и женщины, истрепанные, как пословица.

      Вы думаете, это бредит малярия?

      Это было,

      было в Одессе.

      «Приду в четыре», – сказала Мария.

      Восемь.

      Девять.

      Десять.

      Вот