Доктор, словно глаза протер:

      – Я ошибаюсь? Кириак! (так звали Гемоглобина), Боже! Только сразу не исчезай…

      Доктор-то – не дурак, единственный что-то заподозрил. Ведь они ничего не видели, один я видел, как Незнакомец менялся от их воплей.

      – Точно, вот теперь ты меня узнал, а тот первый господин лет сто назад почил.

      Моя мать в слезы:

      – Фрэд! Фрэд!.. Я тебя так любила, почему ты мне ничего не объяснил?

      – Я не успел, моя дорогая, ты помнишь, какая была суматоха.

      – Я никак не могу забыть тебя…

      – Когда-нибудь я все расскажу тебе, моя родная.

      – Только не откладывай, слышишь, не откладывай, слышишь!

      – Если бы все в этой жизни зависело от меня…

      – Я боюсь, что ты снова пропадешь!

      – Постарайся не очень огорчаться, все мы смертны…

      – Будь все проклято…

      – Не забудь, мы обручались в Сен-Лоране…

      – Я все помню, мой родной…

      Наверное, своего папашу мне следовало узнать сразу, как это я растерялся. Все-таки крепкий у меня старик и форма ему к лицу, одни галуны чего стоят – блестели, как золоченые.

      Наконец и Сержант из нашей конуры вылез и сигарету предлагает (ему-то на крик спешить не стоит):

      – Я знал, что тебя не убило в той атаке, – говорит, – ты мне часто по ночам снишься. Помнишь, бордель «Ранчо Мустанг» под Ришо, где мы торчали полгода. Одной выпивки – целое море. А девочки… от воспоминаний слюнки текут. Я там едва не женился на Джой, мы с ней квартиру снимали. Помнишь, Йорика, трубача из пятой роты? Ему ногу оторвало. Я его встретил, когда мне на заднице чиряки резали. Ковыляет на костылях, кроет всех направо и налево: «Ложил я теперь на войну, говорит, теперь меня вчистую спишут. Главное, красивый протез достать, будто бы есть такие…» А я у него спрашиваю: «Как же ты теперь на баб влезать будешь, с отстегнутым или пристегнутым?» «А это мы увидим», – отвечает. И точно, залетели